Владимир Малик - Тайный посол. Том 1

Глухо, с расстановкой загудел на нижней палубе барабан – бум-бум, бум-бум! В такт этим ударам одновременно поднимались и опускались по обе стороны судна крепкие длинные весла. Плескалась за бортом голубая вода, искрилась мириадами серебристых брызг. Утренняя прохлада вместе с благоуханием зеленых садов, густо укрывавших берега Босфора, и запахами огромного города врывалась в тесные, затхлые помещения пайзенов – невольников-гребцов.

Арсену удалось сесть на одной скамье с Романом и Спыхальским в носовой части судна.

Вчера, попав на «Черный дракон», они с другими невольниками загружали трюм бочками с порохом, пушками, самопалами, копьями, ятаганами, пшеном, вяленой и соленой рыбой. Поздно ночью, когда работу закончили, их посадили за весла. Обычно на галерах каждую тройку гребцов приковывали к брусу, на котором крепились железные уключины. Но здесь – то ли из-за недостатка времени, то ли по каким-то другим причинам – их просто связали одной длинной цепью, наглухо прикрепленной на корме к толстой дубовой стене, а в носовой части замыкавшейся тяжелым винтовым замком. Цепь, протянутая между закованными ногами невольников, извивалась подобно черной толстой змее и не давала шагнуть от скамьи более двух шагов.

По узкому проходу, вдоль скамей, прохаживался надсмотрщик с плетью в руке. А в темном закутке под лестницей, возле кадки с водой, дремал старый, не годный для тяжелой работы пайзен. Его обязанностью было подавать гребцам воду и пищу.

Скрипели от большого напряжения в разбитых гнездах уключины, ритмично всплескивали за бортом блестящие весла. Тихо гомонили, перекидываясь словами, невольники.

Арсен молча присматривался к новой, непривычной обстановке. Говорить не хотелось. Товарищи тоже молчали. Крепко стиснув зубы, изо всех сил тянули все трое тяжеленное весло. Потом опускали толстую рукоять вниз и быстро выпрямляли руки вперед, наклоняя туловища до передней скамьи. А затем выпрямлялись и снова тянули весло на себя. Вперед – назад, вперед – назад!..

Непрерывно гудит, отбивая такт, барабан, позванивают кандалы, тяжело дышат потные люди.

Корабль быстро мчится мимо крутых берегов Босфора, чужих и неприветливых, все дальше и дальше на север, на широкие просторы Черного моря. Попутный южный ветер и сила многих десятков мускулистых рук упорно толкают его все вперед и вперед.

Но еще быстрее, обгоняя корабль, несется свободная, без оков мысль. Она как ветер! На нее не набросишь ярмо, ее не закуешь в кандалы!..

Перед глазами Арсена всплывает печальное, до боли милое личико Златки. Вспоминается, как она кинулась к нему на грудь, когда они расставались после бегства из Сливена. Он спешил в Чернаводу, чтобы предупредить воеводу Младена об опасности, а Златка с Якубом и Драганом должны были пробираться дальше, в непроходимые места Планины. Девушка тогда ничего не сказала. Только молча кинулась к нему, прижалась щекой к его колючей небритой щеке, и Арсен почувствовал на губах солоноватый привкус девичьих слез. Это она плакала от счастья и от горя одновременно.

«Златка, где-то ты теперь? Встретимся ли мы еще? Или наши пути навек разошлись?» – шептал он в полузабытье.

Потом мысль перенеслась на Украину, в тихий зеленый уголок над серебристой Сулой. Из туманной дали, как во сне, появились поблекшие скорбные глаза матери. Одни глаза! Ему хотелось увидеть все лицо, но полностью представить его никак не мог. Только глаза, выплаканные, грустные, ожили перед ним в голубой мгле, через степи и моря, горы и долины смотрели на него, заглядывали ему в душу, словно спрашивали: «Где же ты, сынок? Как ты там, в чужих, дальних странах? На каких дорогах тебя высматривать, каких пташек расспрашивать о тебе, сынок?»

Ему, как тисками, сдавило сердце. Открыл глаза, тряхнул головой. Видение исчезло. Опять стал слышен скрип давно не смазываемых уключин, бряцанье ржавых цепей на ногах и руках. Раздался пронзительный свист плети, и кто-то громко вскрикнул.

Потом снова наступила тишина. И мысли понеслись дальше…

Вот послышался гомон Сечи. Всплыли в памяти крепкие фигуры Метелицы, Секача и Товкача. Промелькнуло среди толпы сморщенное коричневое лицо деда Шевчика… И вдруг появился и сам кошевой Иван Сирко. Он был суров и молчалив. Проницательный взгляд его серо-стальных глаз тревожил душу казака, волновал невысказанным вопросом: «Где же ты, казаче? Что с тобой случилось? Почему не подаешь вести?»

«Как же не подаю? – екнуло сердце. – Разве не добрались на родину выкупленные у спахии деды? С ними передавал же – ждите нашествия с юга!.. Разве не добрался до Сечи посланец Младена с известием о походе визиря Ибрагима-паши? Как же, батько? И передавал и предупреждал! Готовьтесь! Набивайте гаковницы и мушкеты, седлайте вороных коней! Пусть неусыпно сторожат дозоры на границах в степи и не замедлят поджечь бочку со смолой – всему казачеству ведомый знак, что в поле появился враг. Вот только сам я не смогу вовремя прибыть в Запорожье и передать тебе, батько кошевой, все, что видел и слышал здесь… Да и прибуду ли вообще?»