Наталья Горская - Власть нулей. Том 1

И в этих сороковых были свои «такие молодые». И они всё на свете понимали, они ясно видели, где враг, а где – тыл. Наша беда, что мы не понимаем во имя чего опять новый беспредел «гуляет по России», как гуляли голод и бандитизм после Войны. Но приходят пятидесятые, сначала какие-то степенные, потом оглушившие смертью Отца народов, затем ужаснувшие тем, что никакой он не Отец, а обычный тиран. Всё это сменилось традиционными поисками виноватых во всех «безобразиях и перегибах», но желающих отвечать как всегда нашлось мало. Не нашлось даже, а нашли.

Шестидесятые годы – это, естественно, Оттепель. Да что там оттепель – полёт в космос! Годы молодости родителей. Имена Евтушенко, Рождественского, Вознесенского и Ахмадулиной звучат как одно слово, как девиз поколения. Это десятилетие очень похоже на восьмидесятые годы ожиданием чего-то хорошего, верой, что мрак ушёл навсегда, а теперь начнётся прекрасная жизнь. Должна же она когда-то начаться!.. Эти ожидания и надежды незаметно перетекают в следующее десятилетие, получившее название Застоя. Не знаю, когда начался этот самый «Застой Иваныч», но помню семидесятые годы, что из окон по всему горизонту были видны строительные краны и растущие здания. Строились дома, заводы, школы, дороги. В нашем городе за это «десятилетие стагнации» выросли целые кварталы, и я не поверю, если вы скажете: «А у нас вот ни шиша не выросло!». Десятилетие закончилось Московской Олимпиадой. Теперь говорят, что это было начало конца.

Теперь этот «ужасный» Застой расписывают, как некую лютую годину очередей за колготками и колбасой. Мне трудно это оценивать: то были годы моего раннего детства. Нашла такой анекдот: «В уездном городе N не было сексуальных маньяков, серийных убийц и киллеров. Люди ничего не слышали о педофилии, а слово голубой означало лишь цвет. По телевизору шли веселые и интересные фильмы, по вечерам школьники ходили в Дом пионеров, а пенсионеры играли в шахматы на скамейках в парке. Шел последний год Застоя…». Последние годы спокойной мирной жизни.

Пришли восьмидесятые, болезненные, неустойчивые. Один за другим умирают хозяева Кремля. Это настораживает, словно витает некая инфекция: что-то будет, что-то грянет. Это «что-то» оглушило похлеще смерти Отца народов: оказалось, что наша страна вообще неправедная от и до. Тогда, в восьмидесятые, словно плотину прорвало. Не осталось ничего, что бы не охаяли и не оплевали: от семейных ценностей до государственных устоев, от культуры до истории. В 1917-ом году нужно было любой ценой доказать народу, что свергнутый царизм был несостоятельным, что только слом старой России приведёт всех к счастью. В годы Перестройки был использован точно такой же механизм: стали доказывать несостоятельность советского строя. А если ругаешь старое, обязан хвалить новое, каким бы ужасным оно ни было. Оно же пришло и освободило тебя от этого ненавистного старого! Кто в восьмидесятые обличал советскую бюрократию, в девяностые стали взахлёб защищать и нахваливать бюрократию новую, оправдывая её перекосы и перегибы.

Ах, девяностые-несносные, косные, бесхозные… Наша юность! Некоторые, должно быть, далёкие от реальной жизни глупцы теперь их почему-то называют «лихими». Чего такого лихого в них увидели? Или уже рассматривают их как далёкую от себя по времени и уровню развития экзотику, как яркие одежды и бесшабашные танцы незнакомого, почти вымершего племени? Экзотика тем и замечательна, что её не понимаешь, да и не стремишься понимать, а берёшь только эту бессмысленную яркость и непохожесть на символы привычной тебе культуры.

Это было десятилетие краха и «стабильного упадка». Потом его так и назовут: ельцинская «стабильность», когда годами стабильно не выплачивают зарплату, в стране стабильно ничего не улучшается, новости стабильно плохие, стабильно происходят катастрофы, теракты, заказные убийства и прочие преступления. Это был крах не одного поколения, а сразу нескольких. Многие из тех, кто состоялся в 60-ые, 70-ые, 80-ые, в эти самые 90-ые «посыпались» во всех отношениях. Потеряли веру и надежду не только младшие , но и средние , и старшие поколения. И все мы потеряли своё государство, Родину, к какой привыкли, какой её знали. Эпитеты «лихие» и «крутые» здесь неуместны. Люди, потерявшие государство, не бывают крутыми. Они бывают растерянными, подавленными, шокированными. Возможно, в состоянии шока как защитная реакция включается мысль, что крах и распад – это круто, жесть, драйв!