Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Повести и рассказы

— Здравствуйте, — сказал Карцев и сел на пустой ящик посреди площадки.

— Вы, товарищ, — вот звания не знаем, — садитесь к нам сюда, места хватит, — промолвил кто-то из сидящих.

— Спасибо, спасибо, вам и так тесно, я здесь посижу, — ответил Карцев.

И хоть он и остался сидеть на прежнем месте, но от этого приглашения ему словно теплее стало. «Хорошие люди, всюду есть хорошие люди», — подумал он.

Было темно, тихо. Карцев сидел и невольно слушал, как один из сидящих впереди, видимо сержант или старшина, вполголоса рассказывал соседу о каком-то Смирнове: «...я ему говорю: «Ты брось, от этого добра не будет». А он мне: «Не твое дело, в этом мне никто не начальство, вода не водка, пить не запретишь». Вот он придет с поста, наложит этого учебного сахару, соли то есть, в кипяток — и пьет. Ну, пухнуть стал. Тогда я уж по-другому...»

Но тут загудел, зафыркал мотор, и грузовик тронулся, «Как мне везет сегодня... — со слегка суеверным чувством подумал Карцев. — Лучше бы все вначале похуже, зато потом получше».

Грузовик давно уже набрал ход. Сзади из-под колес круглой белой волной летела снежная пыль, смешиваясь с голубым дымком отработанного бензина. Подняв воротник полушубка, Карцев сидел спиной к движению и смотрел, как вдали над сизой полосой леса восходит морозное солнце. Как холодно было в этот час, как просторно и бездомно! Темнота еще давала какую-то иллюзию тесноты, тепла, — но теперь, под этим светлеющим, зеленовато-голубым небом, мир был весь открыт холоду.

А водитель, видно, тоже очень спешил в город — он все наддавал газу, и грузовик летел по прямой дороге. Вот уже начался асфальт, и хоть он был почти невидимым под ледяной коркой, но машина пошла глаже и еще быстрее. «В наш век больших скоростей пространство становится субстанцией», — вспомнил Карцев фразу одного своего университетского товарища. От быстроты движения ледяной ток воздуха пробивал одежду, струйками расползался по телу. Пространство, сжимаемое скоростью, как поршнем насоса, сопротивлялось, уплотнялось, становилось ощутимым. «Что ждет меня в городе?» — думал Карцев, и эта мысль жила в нем все время, на что бы он ни смотрел, что бы он ни чувствовал.

Между тем показались дачные предместья; некоторые из них пустовали, над другими из труб шел дым. Нежилые домики казались целее, новее, а у тех, в которых жили, окна были забиты фанерой, досками, заткнуты тряпьем, ломаная мебель валялась у крылец, ограды палисадников были разобраны. Но вот начались многоэтажные строения, кирпичные ограды, замаячил вдали высокий трубчатый корпус элеватора, когда-то, наверно, полный зерна, теперь же наверняка пустой; потянулись желтые пакгаузы с полукруглыми крышами из рифленого железа; безмолвное, покрытое инеем бетонное здание какого-то завода, словно ледяной брусок, сверкнуло за поворотом; показались зеленые и красные вагоны, до подножек занесенные снегом, огромные оледенелые паровозы со снежными горбами на железных спинах, загнанные блокадой в тупик, но ждущие своего часа. Начался город.

Город незаметно втянул в себя машину. Вот грузовик объехал большую воронку, огражденную кроватями, и Карцев невольно подумал: «Сколько же теперь в городе кроватей, на которых некому спать?..»

Один из бойцов постучал в крышу кабины, и грузовик остановился на широком проспекте, посредине которого стоял трамвай, — казалось, трамвай приехал сюда просто по мостовой, рельсов не видно было под снегом. Боец, постучавший в кабину, спрыгнул, попрощался и ушел.

Вскоре сошел и Карцев. Он мог подъехать ближе к своему дому, но пришлось сойти в дальнем районе: первым делом нужно было вручить посылки, а один из адресатов жил здесь. Карцев нашел нужный ему дом и вручил пакет матери лейтенанта Пирогова. Он сказал ей, что лейтенант жив и здоров, что пока все благополучно.

— Передайте ему, что и мы пока живы, пусть не беспокоится, — сказала Карцеву седая женщина и добавила: — Только блокаду поскорее прорывайте, голубчики!

Спускаясь по лестнице, Карцев вспомнил, какое изможденное серое лицо было у нее, как темно и холодно в квартире, как пахнет там какой-то бумажной гарью, сыростью, запустением. «А что у меня дома?»

Но теперь нужно было отнести вторую посылку. И ему представился боец со смешной фамилией Тягай — тот, посылку которого он нес в своем мешке. Это был высокий, сильный человек, и потому, быть может, больше других страдавший от голода. Нелегко было скопить ему эти несколько кусков хлеба.