Габриэль Маркес - Сто лет одиночества. Повести и рассказы

— Я его предупредила, а он смеялся, — надсаживала горло бабка. — Я снова пригрозила, а он снова засмеялся и потом открыл свои гибельные глаза и сказал: «О, моя королева! Моя королева!» Но голос его вырвался из глотки, в которую вонзился нож.

Холодея от страха, Улисс схватил Эрендиру за руку.

— Убийца! — крикнул он.

Эрендира даже не глянула на него, потому что в эти минуты стало светать и часы отбили пять ударов.

— Иди! — сказал Эрендира. — Она сейчас проснется.

— В ней жизни больше, чем у слона! — воскликнул Улисс. — Так не бывает!

Эрендира смерила его уничтожающим взглядом.

— Дело просто в том, — проговорила она. — Что ты не умеешь даже убить.

Улисс был настолько потрясен жестокостью упрека, что тут же удрал из шатра. Эрендира смотрела на спящую бабку с глухой ненавистью, с бессильной злобой, а тем временем в разливе утреннего света просыпались птицы. Бабка наконец открыла глаза и взглянула на внучку с блаженной улыбкой.

— Храни тебя Господь, детка.

Единственной заметной переменой было то, что сразу нарушились привычные правила ее жизни. Была среда, но бабка возжелала надеть воскресный наряд, приказала Эрендире не принимать до одиннадцати ни одного клиента и велела покрыть себе ногти гранатовым лаком, а прическу сделать на манер папской тиары.

— Смерть, как хочу сфотографироваться! — воскликнула она.

Эрендира принялась расчесывать ей волосы, но не успела провести гребнем по голове, как в зубьях застрял целый пук волос. В страхе она показала его бабушке. Cтapyxa долго изучала этот пук, потом дернула большую прядь, и та вся целиком осталась у нее в пальцах. Бабка бросила ее на пол, ухватила еще больший клок волос и легко выдернула его из головы. Тогда она начала обеими руками дергать волосы и, заходясь смехом, подбрасывать их вверх. И не успокоилась, пока голова ее не стала похожа на очищенный кокосовый орех.

Об Улиссе не было ни слуху ни духу целых две недели, и лишь на пятнадцатый день снаружи призывно ухнула сова. Бабка, терзавшая рояль, так глубоко погрузилась в свою тоску, что не замечала ничего вокруг. На голове ее красовался парик из сверкающих перьев.

Эрендира прислушалась к зову и лишь тогда заметила шнур, который выползал из-под крышки рояля, уходил к густым зарослям кустарника и терялся во тьме Эрендира подбежала к Улиссу, спряталась с ним в кустах, и оба с замиранием сердца стали смотреть, как по утру пополз синий огонек, просквозил темноту и проник в шатер.

— Закрой уши! — крикнул Улисс.

Они закрыли, но зря, потому что не было никакого грохота. Шатер осветился изнутри, бесшумно взорвался и исчез в густых клубах дыма, который повалил от подмоченного пороха. Когда Эрендира осмелилась войти внутрь с надеждой, что бабка погибла, она увидела, что жизни в ней хоть отбавляй: в обгорелом парике, в изорванной клочьями рубахе бабка бегала по шатру, забивая огонь одеялом.

Улисс вовремя улизнул, воспользовавшись суматохой индейцев, которые совершенно потерялись из-за противоречивых распоряжений бабки. Когда они справились наконец с огнем и рассеяли дым, перед ними предстала картина истинного бедствия.

— Тут чьи-то козни, — сказала бабка. — Сами по себе рояли не взрываются.

Она пустила в ход всю хитрость, чтобы дознаться о причинах нового пожара, но уклончивые ответы Эрендиры и ее невозмутимый вид совершенно сбили с толку старуху.

Она не обнаружила ни малейшей подозрительной черточки в поведении Эрендиры и ни разу не вспомнила о существовании Улисса. Нанизывая одну догадку на другую и подсчитывая все убытки, она не спала до рассвета. Потом подремала какую-то малость, но плохо, беспокойно. Тем же утром Эрендира сняла с бабушки жилет с золотыми плитками и увидела на ее плечах огромные волдыри, а на груди — живое мясо.

— Еще бы! Ведь я не спала, а ворочалась с боку на бок! — сказала она, когда внучка смазывала ожоги взбитыми белками. — Да и сон был какой-то чудной.

Огромным напряжением воли бабка сосредоточилась, вызывая в памяти этот сон, и наконец увидела все так же четко, как наяву. — В белом гамаке лежал павлин, — сказала она.

Эрендира обомлела, но сдержала страх, и лицо ее не дрогнуло.

— Это добрый знак, — солгала она. — Павлины к долгой жизни.

— Услышь тебя Господь, детка, — сказала старуха. Потому что нам все начинать сызнова, как в прошлый раз.

Эрендира была бесстрастна. Она вымазала бабку по шею взбитыми белками, покрыла ее голый череп густым слоем горчицы и вышла из шатра с пустым тазиком. Взбивая новые белки под пальмовым навесом кухни, Эрендира наткнулась на глаза Улисса, которые смотрели на нее из-за плиты, точь в точь, как в первый раз из-за спинки кровати. Но ничуть не удивилась, а лишь сказал усталым голосом: