Михал Русинек - Непотерянный рай

Он радостно смотрел на Эву, такую улыбчивую сегодня, наслаждался веселым блеском ее глаз, выслушивал ее признания, столь искренние, как будто они знакомы уже бог знает сколько лет. Он почувствовал биение пульса жизни. Это он-то, давно скисший, замшелый в затхлости домашнего очага, бежавший от всяких соблазнов, вдруг ощутил, как в нем рождаются надежды на перемены. Он готовился к новой поездке, хотя давно охладел к подобного рода выездам и нередко отказывался от них, к великой радости других, менее достойных претендентов. А самое главное — он ощущал, как в нем растет и зреет творческий подъем, кажется, на это многозначительно намекал на прошлом заседании Карпацкий, самый, пожалуй, умный из всех членов совета.

Сегодня по-иному билось его сердце и мысли как-то помолодели. Ему казалось, что он стал совсем иным, что в нем сейчас куда больше сил, чем раньше, когда дни проходили монотонно один за другим в размеренности семейного быта, созданного Ренатой. «Нужно покончить с этим обманом в супружеской жизни», — решил он в душе, полностью занятый разговором с Эвой, которая так неимоверно близка ему сегодня.

Неделя за неделей проходили в ежедневных встречах с Эвой, в телефонных звонках и разговорах, которые вел Анджей, чтобы как-то устроить дальнейшую ее судьбу.

Теперь они встречались в разное время дня, нередко за обедом, иногда вечером, а часто и до обеденного перерыва, для этого Анджей под благовидным предлогом исчезал из своего учреждения.

Встречи с Эвой стали для него необходимы, хотя он обманывал самого себя, что делает это ради нее, чтобы уберечь ее от возврата к прошлому. Конечно, в этом была какая-то доля правды, но вся правда заключалась в факте, что чувство, возникшее в нем столь случайно и неожиданно, росло и крепло с каждым днем. Он не представлял себе, что сможет отказаться от нее и вернуться к прежнему образу жизни, к Ренате.

А пока пытался лавировать. Старался не очень уж часто уходить из дому по вечерам и ночами и конечно же скрывал от Ренаты, что любит другую, и поэтому, как правило, встречался с Эвой в служебные часы и в обеденный перерыв.

Участившиеся отлучки перед обедом начали порождать в учреждении всяческие сплетни вокруг его персоны. Не подогревала их одна только пани Зофья, которая как раз больше всех могла бы отличиться на этом поприще. Она, наоборот, маневрировала, как истый дипломат, и всякий раз, объясняя причину его отсутствия, прибегала к помощи различных ухищрений, причем делать это приходилось чаще всего, когда его спрашивали по телефону.

С каждым днем Анджей ставил ее во все более трудное положение, однажды даже Боровец заметил:

— Ваш шеф всегда сидел за письменным столом, а теперь носится то на совещание, то в Союз, то в музеи.

— Но это же естественно, пан председатель, у нас сейчас прибавилось дел, новые мероприятия, завершающая стадия работы над выставкой для Италии.

— Ах, вот как. Посмотрим. Пусть позвонит мне, когда придет.

Бдительная пани Зофья заметила, что за отлучками Анджея с особой тщательностью наблюдает вездесущая Перкун, которая как-то после ухода Анджея ворвалась в приемную и, размахивая над столом секретарши какими-то, якобы служебными, бумагами, зашумела:

— Что, шефа нет? Как же мне решить эти важные вопросы?

— Если вам известно, что его нет, так зачем спрашиваете?

— Я случайно заметила, что он ушел. Мне просто не везет, только появится важное дело к нему, а его и след простыл. Ежедневно отлучается.

— Это его дело. А бумаги можете оставить у меня. Как только появится, я передам.

— Я должна переговорить с ним…

— Если он захочет вас видеть. Я рекомендую оставить папки здесь.

Перкун побагровела, даже веснушки исчезли с лица.

— Вы всегда затрудняете контакт с шефом, делаете из него недоступного сановника. Это ваша вина, что он стал пренебрежительно относиться к нам.

Но пани Зофья тоже не была бессловесной ангелицей и ответила:

— Никто здесь никем не пренебрегает. Сейчас же убирайтесь отсюда и садитесь за работу, вы за целую неделю не представили ни страницы. А если и выдавите из себя что-нибудь, то все равно приходится переделывать. Как склока — вы первая, как работа — последняя.

— Нет, вы подумайте только! Что за наглость! Я буду жаловаться в местный комитет!

— Жалуйтесь хоть самому господу богу, а мне голову не морочьте и не приходите сюда в роли… надзирателя.

Подобные стычки стоили пани Зофье немало здоровья, и она каждый раз решала, что отыграется за служебные неприятности на самом Анджее, как только он появится. Но до прихода шефа остывала, и на том все кончалось.