Андрей Рубанов - Патриот

– Хочу, – сразу сказал Горохов. – Только давай больше не будем строить магазины.

– Хорошо, – согласился Знаев. – Построим больницу. Стадион. Концертный зал. Мне главное, чтоб люди приходили. Чем больше, тем лучше. Я люблю, когда много жизни. Когда толпа бурлит.

– А ты уверен, – спросил Горохов, – что хочешь вернуться? Деньги у тебя есть. Оставайся там. Вложись куда-нибудь.

– Вложиться? Куда? Здесь лицензия на такси стоит двести пятьдесят тысяч. На одну машину. С моими миллионами я тут – скромный небогатый парень. А в Москве у меня дети. Нет, брат, я здесь не останусь. Я вернусь, будем работать. А всех, кто нам помешает, убьём. Тихо и быстро.

Информация о том, что магазин стёрт с лица земли, не кажется сногсшибательной или трагической; но всё же это событие, его надо отпраздновать.

Празднуешь наедине с литром «Jim Beam». Пошёл бы в бар – но баров тут сильно меньше, чем в Нью-Йорке. Надо знать адрес, надо садиться в машину и ехать; целая история. Поэтому пьём на пляже, сидя на песке.

Далеко впереди, у горизонта, светится красный огонь – может быть, бортовой фонарь судна. Рубиновый луч притягивает, баюкает.

Песок излучает уже ночную прохладу.

Мимо медленно идёт человек – в темноте не понять, какого возраста, какой расы. Тлеет сигарета в пальцах. Он останавливается. Похож на тебя, явно такой же бездельник, пляжный зомби. Длинные волосы. Он подходит ближе, теперь ты его узнал: вчера утром вы брали доски в одном и том же прокате, у одних и тех же метисов.

– Привет! – говорит он.

– Привет. Хочешь выпить?

– Нет, – отвечает человек. – Спасибо. Откуда ты?

– Из России. Из Москвы.

– Вау, – говорит человек. – Из России.

По первым фразам ясно, что он тоже – большой друг «Jim Beam» или какого-то похожего напитка.

Лица в темноте не видно. Но судя по уверенному развороту корпуса – молодой парень.

– В России холодно, – говорит он.

– Да. Это холодная страна.

Он обхватывает себя руками за плечи, дрожит и смеётся.

– Я не люблю холод!

– Холод – это хорошо. Холод делает человека сильным.

– А я люблю солнце, – отвечает человек. – Для меня это место – лучшее на свете, потому что тут всегда солнце. Я поклонник солнца. Солнце – это круто.

– Разные люди – разные удовольствия.

– Да, – говорит человек, – верно. Но я должен идти.

– Конечно.

– Не сиди на пляже, – предупреждает человек, – тут ночью темно и холодно!

И уходит.

Остаётся ночь и шум океана; не так уж и мало, если разобраться.

Не сразу привыкаешь к этим мгновенным вечерам, когда солнце скользит за горизонт, как часы в жилетный карман, и звёзды высыпают безо всякой сумеречной паузы. Правда, их плохо видно из-за городского зарева; чтобы любоваться здешним ночным небом, надо ехать в пустыню. Или отплыть от берега в открытый океан миль на десять. Или напиться, чтобы количество звёзд и их яркость не имели значения. Обычно Знаев прибегал к третьему варианту – как к самому эффективному.

Был и хороший повод: всё-таки не каждый день на текущем счету появляются цифры со многими нулями.

Впрочем, если бы не было повода, – он бы напился просто так. Деньги ни при чём. Они его не радовали. Он твёрдо решил, что не будет их тратить: вернётся домой и начнёт что-нибудь новое.

Сигналом к возвращению стало само появление длинной череды нулей на голубом экранчике.

Он добрался до края света, отсюда не было другой дороги, кроме как – назад, домой.

«Хорошо, что я не взял в руки оружие и не поехал драться, – думал он, шагая по бесконечной одноэтажной улице и отхлёбывая из горла. – Хорошо, что послушал людей и сам подумал. Моё время ещё не пришло. Мне сейчас обязательно надо жить дальше».

Он вернулся в мотель, сменил сандалии на прорезиненные пляжные тапочки, затолкал в сумку костюм.

Доска всегда лежала в кузове машины, завёрнутая в одеяло.

Пешком до берега идти было едва четверть часа, через улицу вниз, два перекрёстка и ещё сто пятьдесят метров через пляж, минуя дорожки для пешеходов и дорожки для велосипедистов. По обеим дорожкам шли, бежали и катились на велосипедах и роликах поджарые местные жители, существа без возраста и внешних классовых отличий, все в одинаковых шортах, с проводами, торчащими из ушей. Но по мере сгущения темноты число бегущих и едущих постепенно уменьшалось.

Не дойдя пятьдесят шагов до кромки прибоя, он сел на остывший песок и одним огромным глотком прикончил бутылку; но, кажется, ещё больше протрезвел. И стал натягивать костюм.