Александр Снегирёв - Внутренний враг

– Нет, говоришь, сокровищ?

Нашитый на донышко фуражки ромбик носил поблекшую, вытравленную потом надпись: «Свет С. В.».

Катя нахлобучила фуражку Мише на голову.

– Ну-ка! – Она забрала фонарик, ослепила Мишу лучом. – Красавец! Будто на тебя! А мне как?

Сдернула фуражку с Миши, надела на себя. Фуражка села глубоко, по самые, цвета американских купюр, глаза. Катя подсветила свое лицо снизу, отчего оно стало по-цирковому жутким.

– Эй, ты! Фашист, враг народа, признавайся, готовил заговор против товарища Сталина и всего советского народа?! – Ткнула Мишу пальцем в грудь: – Говори!

Легонько шлепнула по щеке.

– Зачем имя изменил?

Шлепнула по другой щеке:

– Степа Свет… Мне нравится…

Катя сжала его лицо так, что рот сморщился трубочкой. Приблизилась.

Они коснулись друг друга губами. Фуражка упала им под ноги.

Катя вошла во вкус и, надвинув слегка растоптанную фуражку на глаза, принялась руководить:

– Эй, ты, фашист, натаскай-ка дров. Топить надо, ночи холодные.

Миша принялся возить дрова в тачке из сарая в дом. Это со стороны кажется, что возить в тачке груз – дело нетрудное, после двух полных тачек он заметно вспотел. Снял очки, положил на ступеньки.

– Не останавливаться. Как там… Труд есть дело чести, дело боблести… Тьфу! Доблести и геройства! – неожиданно проявила исторические познания Катя.

Пока Миша таскал, Катя распахнула окна, сгребла простыни с постели деда, мелкий мусор, морщась, выволокла во двор и велела поджечь. Так принято. Костер был высокий и краткий.

После проветривания растопили печь, уселись перед огнем.

– Стены, кажется, крепкие, полы тоже, – топнула ногой Катя. – Добротный дом. Надо просто порядок навести и сделать мелкий ремонт. Но сначала все оформить. А то деньги вложим, и окажется, что документы не в порядке.

– Я тут думал, – подбирая слова, начала Миша. – Знаешь… хочу этот дом продать, а деньги какому-нибудь приюту перевести.

– Много не выручишь. А с чего вдруг?

– Можешь надо мной смеяться, но… мне как-то неприятно наследство от палача принимать. Я как бы его грехи на себя беру. Вроде как прощаю его. Вроде как преемственность… – Миша смутился и запутался.

– Мама родная, слова-то какие! Палач, грехи, преемственность! – рассмеялась Катя. – Какие грехи?

– Ну… ты же понимаешь.

– Это все только в твоей голове. У тебя просто богатое воображение. Это просто дом, который построил твой дед. Обычное наследство. Береги его, ремонтируй, поддерживай, потом детям оставишь. Нашим детям.

Раздался стук в дверь.

– Мне послышалось?

– Кто-то стучит.

– Кроме нас, в деревне никого.

– Пойду гляну. – Миша шагнул к двери.

– На, возьми на всякий случай, – Катя протянула ему кочергу.

Миша усмехнулся, но кочергу взял. Катя и не думала шутить, вооружилась ножом. Миша отпер дверь, ведущую из дома на веранду. Распахнул. В темных стеклах веранды отражался его силуэт и освещенная комната позади него. Из отражения на Мишу смотрел фотографический портрет деда, висящий у него за спиной.

Дождавшись, когда глаза привыкнут к темноте, Миша откинул крючок с остекленной ромбами двери веранды, шагнул в сад.

Моросило.

– Никого! – крикнул Миша. – Показалось.

Не поворачиваясь к саду спиной, Миша плотно закрыл дверь и накинул крючок. Торопливо, делая вид, что согревается быстрой ходьбой, вернулся в дом.

– Городским в деревне всегда что-то мерещится, – улыбнулся он, обняв Катю. – Значит, ты думаешь, ничего страшного, если я оставлю дом себе?

– Конечно, ничего страшного! – Катя смотрела ему в глаза. – Думаешь, дети расплачиваются за грехи отцов до седьмого колена? Он тебе никто, чужой человек. Он ведь так и не сказал, что он твой дед.

– Не сказал…

– Тогда о какой ответственности можно говорить? Он вообще как инопланетянин. НКВД, Сталин – это же прошлый век. Давай просто жить и радоваться. Только теперь у нас будет дом.

Несмотря на поздний час, они принялись фантазировать, измерили веревкой мебель и комнаты, думая, какую сделать перестановку.

– Сервант с веранды я бы выбросила.

– А я бы оставил. Выбрасывать будем только в крайнем случае. Знаешь, мне этот дом все больше нравится.

– Ну обои-то хоть обдерем?

– Давай прямо сейчас попробуем!

Было глубоко за полночь, когда острие отысканного в кустах топора поддело один из листов фанеры, которыми были оббиты бревенчатые стены.

Топор расширил шов. Гвозди взвыли, обои рыхло лопнули. Лист высотой с Катю хлопнул об пол. Волна воздуха опрокинула со стола чашку. От края откололся зубчик. Три мыши кинулись в разные стороны. Они передвигались короткими перебежками, пытаясь сбить с толку людей.