Мухаммед Диб - Кто помнит о море. Пляска смерти. Бог в стране варваров. Повелитель охоты

Подходят собаки. Окружают меня и останавливаются. Дальше их фамильярность не простирается, а я их не подманиваю. Я стараюсь смотреть на горные складки вдалеке. Эти звери не из тех, кого хотелось бы подманить. Тянутся одна за другой длинные, неповоротливые, голые серые вершины, выгибают горбы навстречу непрестанному дрожанию воздуха, иногда распластываются, чтобы затем тотчас же выпустить черные когти.

В сопровождении троих феллахов приближается Маджар. Едва оказавшись рядом, он берет меня под руку.

— Ну что, можно начинать? Время подходящее?

На его лице улыбка. Я не понимаю. Потом до меня доходит.

— Почему бы и нет?

— Прямо сейчас? Вас это устраивает?

— Конечно, — говорю я.

Он продолжает улыбаться.

— Мы идем следом за вами.

Я поворачиваюсь и направляюсь к скале, высящейся неприступно, словно тюремный забор, отгораживающий плато от внешнего мира.

Маджар говорит:

— Можем ли мы чем-нибудь быть вам полезными?

Остальные совершенно бесстрастны, как если бы они отправили в поход только свои тела, а мысли и языки оставили позади, в деревне.

— Нет, — отвечаю я. — Это не требует помощи.

Я извлекаю из кармана предмет. Маджар спрашивает:

— Это то самое?

Шарик тотчас начинает сверкать на конце цепочки. Я киваю. Феллахи упрямо хранят равнодушие.

Похоже, Маджара он забавляет. Он людей всегда забавляет. Маджар говорит:

— Надеюсь, мы вам не мешаем.

Окруженные рассветом, мы ступаем размеренным шагом. Зажав цепочку между большим и указательным пальцами, я сосредоточиваю все внимание на шарике, который моментально начинает искриться. В тот же миг я ощущаю, как трое феллахов подобрались, напружинились — насторожились. Настороженность, должно быть, придает их лицам странное выражение — я просто кожей чувствую, как они смотрят. Смотрят, не желая видеть, принуждают себя смотреть.

Мы шагаем уже довольно долго. Они могли бы заговорить, высказать свое мнение по поводу нашего теперешнего занятия или чего угодно еще. Но упорно воздерживаются. В конце концов им уподобляется и Маджар.

Мы подходим к подножию вздымающейся к небу гранитной стены. И тут я ничего не понимаю.

Ничего не происходит.

Я поворачиваюсь к ним лицом. Маджар, как и остальные, возвращает мне безмолвный взгляд.

Я снова пускаюсь в путь. Мы идем вдоль подножия скалы. Через каких-то десять шагов, если не ошибаюсь, а то и меньше, тот, кто выглядит самым прокопченным, самым иссушенным (к тому же он самым молчаливый), произносит:

— Нет, спасибо; не стоит труда, мосье.

Он встает перед нами — худющий, измочаленный, скулы туго обтянуты кожей. Человек, который никогда не сидел за настоящим столом, в жизни не отведывал настоящей еды.

— Вполне выпутаемся сами, — говорит он. — Как-нибудь обойдемся, не беспокойтесь.

Он хотя и говорит то, что думает, но чего-то недоговаривает, не признается в главном. Все в нем противится самой возможности признания.

— Да ведь мы едва начали, — говорит Маджар.

Он удивлен. Повторяет:

— Он только-только начал.

И указывает на меня рукой. Я говорю:

— Зачастую требуется немало времени, чтобы достичь результата.

— Попробуем еще, — говорит Маджар. — Не бросим же в самом начале.

Феллах отвечает:

— Это как вам будет угодно. Раз вы считаете, что нужно…

Его глаза останавливаются на всем, на чем только могут останавливаться глаза, кроме нас. Он раздосадован и старается это скрыть.

Мы снова идем вдоль скалы. Я думаю: что-то его гложет и это что-то гложет и остальных. Достаточно взглянуть на их скорбные физиономии.

Солнце водопадом низвергается на горы. Но утро продолжается в одиночестве. Мы ступаем по камням, по грудам щебня, по иссохшим растениям, по красным пятнам лишая — остаткам перегноя. Взгляды Маджара и феллахов беспрестанно возвращаются к шарику, ощетинившемуся острыми лучиками.

Наверняка никто никогда не видел, чтобы феллах потел, какая бы ни стояла жара. У моих же спутников на лбу испарина. Им уже становится жарко, тогда как я с легкостью переношу это солнце и мог бы идти еще многие часы, если б оно оставалось таким же ласковым, как сейчас.

Но вот феллах не выдерживает и повторяет, хоть и видно, как тяжело ему даются эти слова:

— Не стоит труда, мосье. Мы вполне можем обойтись и без этого. Жить, как жили раньше. Продолжать ходить за водой к реке. Уж хуже точно не будет.

Бормочет:

— Не утруждайте себя.

Я удивлен, но не так чтобы очень. Маджар недоумевает и не старается этого скрыть. Тем не менее он остается спокойным — пожалуй, даже чересчур спокойным. Феллахи смотрят не на меня — на него.