Татьяна Булатова - На фиг нужен!

Эти бесконечные полгода она практически не плакала. Ну может быть, только тогда, когда налетала вихрем тоска, сначала скручивала в узел, а потом заставляла бродить по дому в поисках вещей, так или иначе связанных со Славой: чашка, завалившийся за диван журнал, брошенные в шкаф теннисные ракетки. И вот теперь у нее наконец-то появилась законная возможность, запершись в спальне, дать волю слезам, но, как только Лариса об этом подумала, они высохли.

«Точно песка в глаза насыпали», – отметила она про себя, а потом, расправив подушку, перевернулась на спину и еще долго лежала в темноте, прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. И только когда из-под двери в ее комнату вползла полоска электрического света, Лариса поняла – наступил вечер, и встала с постели.

– Мама, – бросился ей навстречу опухший от слез Глебка, как только она вышла из своего убежища. – А когда папу в землю зароют?

– Через несколько дней, – увернулась она от прямого ответа и нашла взглядом старшего сына: Антон сидел на диване, укрывшись пледом и уставившись в книгу, когда-то подаренную ему отцом.

– Читаешь?

– Читаю, – сиплым голосом отозвался мальчик, не поднимая глаз. Впрочем, Лариса и так знала: они у него красные.

– Ужинать будете?

– Там макароны. – Похоже, Антон сегодня взял на себя все ее обязанности.

– Я не хочу, – отказалась Лариса, но на кухню тем не менее пошла, чтобы вскипятить там чайник и накрыть стол на троих. – Идемте чай пить, – позвала она сыновей и, не дожидаясь ответа, уселась на место, где обычно сидел Слава.

– Я там сижу, – тут же сделал замечание матери Антон, и она послушно пересела на соседнюю табуретку, не мешая сыну ощущать себя главным в доме.

– А когда я умру, – заинтересовался Глебка, – меня тоже в землю зароют?

– Тебя не зароют, – насупившись, пообещал ему старший брат. – Тебя замуруют в саркофаг, саркофаг погрузят в космический корабль, и будешь ты вокруг Земли вращаться, как спутник, пока не собьют.

– Антон шутит, – успокоила младшего сына Лариса, заметив, как расширились от ужаса его глаза. – Не надо его пугать, – попросила она старшего сына и пододвинула тому чашку с чаем. – Нам нужно кое-что обсудить.

– Не надо ничего обсуждать, – отмахнулся от нее Антон. – Я все знаю. Привезут гроб, занавесят зеркала, будет толкаться масса людей, гладить нас по головке и причитать, как мы дальше жить будем.

– Я не об этом. – Ларисе разом расхотелось рассказывать о специфике похоронного обряда. – Первое время будет очень трудно (Глебка всхлипнул), а потом вы привыкнете, и все встанет на свои места. Жизнь наладится, – попробовала улыбнуться она. – Обязательно. (Антон молчал.) Надо просто набраться терпения.

– Ты уже это говорила, мама, – напомнил ей Глеб, шмыгнув носом, и потянулся за сушками. – А фамилия у меня какая останется? Папина?

– Папина, – усмехнулся Антон, а потом, не поворачивая головы в сторону матери, спросил: – Что с ним случилось? Его убили?

– Пока не знаю, – честно призналась Лариса, а сама подумала: «Какая теперь разница? Все равно никого не найдут и дело закроют».

– А кто знает?

Этот вопрос ей задавали не только собственные дети, она его слышала практически из уст каждого, кто приходил попрощаться со Славой, тело которого, а точнее – то, во что оно превратилось, покоилось в цинковом гробу.

– Ничё, дочка, – прошамкала соседка из квартиры напротив, разглядывая живые гвоздики, – это когда в открытом гробу, то нельзя, чтоб пятнами личико не пошло, а в этой страсти – можно.

«Видела бы ты, теть Валь, это «личико»», – подумала Лариса, вспомнив слова судмедэксперта: «…крысы обглодали». Любопытство заставляло посетителей, забывая о такте, шепотом интересоваться:

– Похож он хоть на себя-то?

И она подтверждала:

– Похож. – А сама временами начинала сомневаться, так ли это. Одна только мысль, что могла ошибиться, вызывала в ней панику. Спасибо свекрови: сама ни на минуту не усомнилась и другим не дала.

– Материнское сердце – вещун, – убеждала она собравшихся и демонстративно клала руку на грудь. – Оно точно знает, его не обманешь. Поэтому даже если жена обознается, мать вокруг пальца обвести не удастся… Вот ставлю Славе свечку за здравие, а она гаснет. Снова ставлю – снова гаснет. А потом Ларочка позвонила: «Все, говорит, мама. Все».

Ничего подобного, конечно, Лариса Надежде Николаевне не говорила, мамой ее сроду не называла, но эти маленькие неточности были известны только ей, и она легко пропускала их мимо ушей, видя, что свекровь, узнав о смерти сына, как-то приободрилась. Во всяком случае, в отличие от Ларисы у нее хватало сил рассказать каждому, кто приходил проститься со Славой, запутанную историю его исчезновения, в которой раз от раза возникали все новые и новые детали.