Ларс Густафссон - Смерть пчеловода

У Уффе забинтован лоб. Хоккейной шайбой ему разбили бровь.

Мальчишки принесли с собой увеличительные стекла и долго сидели у меня на крыльце, пытаясь поджечь собственные шнурки. Но весеннее солнце светит пока слабовато.

Эти двое ребят здорово помогают мне развлечься и отвлечься. Они такие ясные, открытые.

Кое-что продолжается. Мне страшно говорить об этом — скажу, и все вдруг опять обернется неправдой.

Болей нет уже двенадцать дней. Нередко я чувствую легкую слабость и головокружение, но ведь, возможно, виной тому самая обыкновенная весенняя усталость. Четыре раза ездил в магазин за покупками.

Так, может, ничего особенного и не было? Камень в почке? Песок, который в конце концов вышел? Собственно говоря, симптомы вполне совпадали с болями от почечных камней.

Вообще-то эти боли из самых сильных, какие только бывают. Сильнее, чем родовые схватки, как пишут в одном из старых номеров «Сайентифик америкен».

Я решил подождать недельку и уж тогда начать надеяться.

Когда сам я был маленьким или, скажем, школьником: спортзал, бодрый, чуть затхлый запах пота наверху, под потолком, гимнастические стенки, ты жаждешь свершений, но сил у тебя не хватает, ты мальчик и одновременно мужчина. И какой-то бездумный полусон на уроках, в ту пору, когда только начинаешь взрослеть, — сидишь и играешь в странные игры, перебираешь собственные пальцы, пытаешься сплести их то так, то этак, как будто сидишь и копаешься в собственных мозгах, пытаясь постичь их лабиринты.

Долгое время я думал, что этот странный полусон связан со школьной скукой, но по правде скука была ни при чем.

Теперь со мной происходит то же самое: жизненная энергия словно бы затаилась, готовится какое-то огромное изменение.

В моем случае болезнь миновала кризисный пик.

Странная, тихая печаль мальчишеских лет.

Похоже, мне вновь дано пережить этот возраст.

— — — —

(за тридцать дней вообще ни одной записи)

6 апреля. Боли идут на убыль. Только пустота.

7 апреля. Целый день где-то лаяла собака, должно быть, она в этой округе недавно. Лай доносится с юга, невероятно жалобный и однообразный. Может, она на цепи?

Болей нет, но проблема в том, что вместо них меня терзает другое: я начинаю надеяться и одновременно не смею дать этой надежде волю, из простой боязни, что боль может вернуться в любую минуту.

Я много размышляю вот о чем: после того письма, которое я сжег, никаких вестей из региональной больницы не было. Если б это вправду оказался рак, то, не получив от меня ответа, они бы, по логике вещей, наверняка напомнили о себе еще раз, ведь ясно же, что они следят за своими пациентами. Значит, ничего серьезного, так, какое-то воспаление. Воспаление брюшины?

А вдруг обо мне просто забыли, по халатности?

Я теперь избегаю ходить к почтовому ящику.

8 апреля. Надеяться, пожалуй, не менее трудная штука, чем то, другое. Но нам привычнее надеяться и страшиться, чем быть среди того, на что мы надеялись и чего страшились.

Вот что я усвоил: никакого реального выхода из жизни нет.

Можно лишь оттягивать решение, всеми правдами и неправдами. Но выхода нет. Система полностью замкнута, и у выхода только смерть. А это, конечно, никакой не выход.

Я — это тело. Одно только тело. Все, что должно и может произойти, свершится внутри этого тела.

Я размышлял о рае, н-да, словно больше и думать не о чем. Еще я взялся подшлифовать входную дверь, нужно ее обновить, нынешней зимой краска пошла пузырями, облупилась и висит лохмотьями. В одном из кухонных шкафов неожиданно нашлись три банки краски, должно быть, стояли там с начала шестидесятых, с времен нашей свадьбы.

Рай ставит любопытные вопросы. Что такое бесконечно длящееся состояние счастья?

Естественно, прежде всего на ум приходит оргазм. Оргазм, великий, счастливый оргазм, бесконечность которого застает тебя врасплох. Он продолжается минута за минутой, час за часом. И так интенсивен, так ослепителен, что ты не в силах думать, только чувствуешь, происходит что-то неслыханное, начинаешь тосковать по крохотной передышке, хоть на ничтожную долю секунды, чтобы можно было подумать, но неслыханное наслаждение все длится и длится, не уступает, длится час за часом…