Вячеслав Килеса - Истории, рассказанные вчера

Ах, мои милые: опять к бабушке пришли! Садитесь, садитесь… О чем вам рассказать? О любви?! Чему ты смеешься, Полина: сейчас для Саши и Миши самое время с любовью знакомиться, а потом и твоя очередь наступит. Любовь — это игра, в которую играют всю жизнь, иногда очень серьезно. А если участвуют в ней одаренные личности, то любовь удивительные формы принимает. Мне такую любовь испытать не довелось, зато увидеть ее увидела.

Мой отец был очень красивый мужчина, и многие женщины на него заглядывались, но он лишь мать и замечал, ни на кого внимания не обращал. И мать его сильно любила: все в семье делалось так, чтобы отцу угодить. Только у отца одна страсть была, которая матери не нравилась: в карты играть. Первые годы в Карасувбазаре он еще сдерживался, а после смерти Олечки неделями дома не ночевал. Вначале мама ходила, разыскивала его, а потом махнула рукой и ждала, когда явится: с повинной головой и пустыми карманами. Мамины уговоры, плач не помогали: отец клялся, обещал исправиться — и вновь исчезал.

Мама не знала, что и предпринять, — и тут посоветовали ей сходить в соседнее село Карачоль к гречанке Элине, известной ворожее: она обязательно поможет.

Мама собралась и пошла, а через час возвращается: растерянная, запыхавшаяся.

«Дома все в порядке?» — спрашивает у Гриши: он, я и Лида за столом во дворе сидели и подсолнухи лущили. «Да, мамочка!» — отвечаем дружно. Мама присела за стол, помолчала и говорит: «Не могу идти к этой гречанке, что-то не пускает, словно за подол дергает. Да еще воробей несколько раз впереди меня садился и в мою сторону бежал, крылышками размахивал: будто назад уговаривал повернуть.

Я и камешки в него бросала, и с дороги сворачивала: а он все впереди меня скачет. Так и вернулась».

«Меня возьми! — я выскочила. — Мне с воробьем легко справиться: он поменьше, чем гусак».

До семнадцати лет я гусей в степи пасла и большим специалистом по птицам считалась.

Мама посмотрела, вздохнула и согласилась: «Ладно, дочка!». И через месяц, когда отец вновь пропал, меня одела и повела с собой.

Наш дом на окраине Ханджамы располагался, и Карачоль от крыльца виднелась. Но идти пришлось долго, часа полтора: по степи, потом вдоль Феодосийского шоссе. Трава начинала выгорать; я бегала за кузнечиками и чувствовала себя счастливой.

Дом ворожеи нашли сразу: белые стены под красной черепицей. Постучали, вошли в сени, после разрешающего окрика Элины — в комнату. Я надеялась увидеть старуху с острым кадыком и клюкой, но в чисто прибранной и опрятной комнате стояла красивая тридцатипятилетняя женщина, пристально смотревшая на маму большими черными глазами.

— Все-таки пришла, — не ответив на приветствие, произнесла Элина. — Думала — не дойдешь. Значит — судьба. Знаю, но расскажи ты.

Мама запинающимся, неловким голосом поведала о своем горе. Ворожея не столько слушала, сколько разглядывала маму, затем опустила глаза: «Муж вернется сегодня: увидишь раньше, чем дойдешь до порога дома. Завтра жди меня вечером».

Повернулась и вышла в другую комнату. Мы постояли и поплелись обратно.

Мне ворожея понравилась, а мама осталась недовольна: «Наглая какая! Ничего, кроме гонора, нет!»

Зайдя в наш двор, мама спросила у сидевшей за столом Лиды: «Отец дома?».

«Нет», — отвечает Лида. «Я так и думала», — бормочет мама. Взяла метлу и принялась дорожку к крыльцу подметать, а я возле Лиды устраиваюсь и наше путешествие ей рассказываю. Домела мама до порога и только собирается на него ступить, как раздается голос: «Лиза, детки, здравствуйте!» Смотрим: отец стоит во дворе и улыбается виновато. Мама его за стол усадила, покормила, потом в дом увела и долго там беседовала.

Мое повествование так заинтересовало Лиду и Гришу, что они еле дождались прихода ворожеи. Но первыми ее почему-то почуяли гуси: они забеспокоились, загоготали, затем открылась калитка и вошла Элина. Мы сидели за столом во дворе; Элина направилась к отцу и, подняв к его лицу блестящий шарик, велела:

«Смотри сюда!» Отец взглянул и словно окаменел. «Забудь про карты! Забудь про карты! Жду тебя к себе!» — ясно и отчетливо несколько раз повторила ворожея, повернулась и направилась к воротам. На ее пути трепыхалась, роясь в земле, курица; Элина взглянула на нее, и курица, закудахтав, точно ее ударили, помчалась прочь. Мы сидели как приклеенные, не в силах встать; возле ворот ворожея обернулась, махнула рукой — и нас будто отпустило что-то.