Вячеслав Килеса - Истории, рассказанные вчера

— Чудеса! — изумилась мама. — Судя но одежде, он лет сто назад жил, а выглядит, словно вчера похоронили.

— Потому что гроб медный, воздух не пропускает, — отец авторитетно поясняет.

— Или каким-то раствором тело смазали: люди в старину многое умели. Снимать украшения?

— Нет! — мать головой качает. — Душа протестует. Святотатство — мертвецов грабить.

— Конечно, оно так и правильно, и праведно — хмурится отец. — Но как тогда новый дом покупать? Я малость возьму, чуть-чуть.

Сдергивает с покойника ожерелье и маме подает. Та взяла, а у самой пальцы дрожат. Мы хотели ожерелье потрогать, но мама прикрикнула на нас и сразу его в спальню отнесла, и велела никому о находке не рассказывать.

Прибив крышку на место, отец зарыл гроб в погребе, под глиняным полом.

«Все равно больше одной зимы здесь не проживем» — пояснил он. Ночью он и мама волновались очень, почти не спали, словно чего-то ждали, но эта и другая ночь прошли спокойно. Отец достроил погреб, сделал в нем лестницу и уехал на неделю в Симферополь. Гриша за ним увязался: у него каникулы в школе наступили, — и осталась дома одна «девичья команда».

Гриша и Лида к находке гроба отнеслись как к интересному приключению, да и родители себя в этом уверили. Я присоединилась бы к их настроению, но поведение Оли смущало. Последнее время Оля с постели почти не вставала, плохо себя чувствовала, и очень расстроилась, узнав о гробе и ожерелье. «Нельзя ничего у него брать, — повторяла она. — Он и так злится, что на его могиле дом построили и жизнь продолжают, а тут частицу того, для чего он существовал, отняли. Он отомстит, страшно отомстит».

— Кто он, этот покойник? — спрашивала я. — И откуда ты все знаешь?

— Мне дом рассказал, хотя и ему мало известно. Покойник когда-то, чтобы богатым сделаться, нечистой силе душу продал, а потом обмануть ее пытался, в Киево-Печерской лавре укрылся. Однако нечистая сила его сюда выманила и умертвила, но себе забрать не смогла: на нем святой дух Лавры остался.

Покойник должен еще преступление совершить, чтобы в аду успокоиться. Дом пытается помешать мертвецу, но ему мало что удается: селившиеся в доме люди обычно своими проступками умножали силу покойника и ослабляли мощь дома.

Об услышанном Оля молчать велела — это тайна дома, я ее просьбу выполнила, но чего-то все время страшилась и когда на следующую ночь меня разбудил мамин крик, я, казалось, была к этому готова, хотя такого ужасного крика я никогда в жизни не слышала. Вскочив с кроватей, я, Оля и Лида побежали на мамин голос и, добежав, застыли на месте. При свете луны было видно, как покойник, схватив левой рукой, очень длинной, маму за горло, пятится к погребу; в другой руке сверкало взятое отцом ожерелье. Почему-то сейчас покойник казался более мертвым, чем тогда, когда лежал в гробу. Мама уже не кричала, а покорно шла за мертвецом, хотя идти тому было трудно: пол под его ногами проваливался, и он с усилием вырывал из очередной ямы свои ступни, продолжая приближаться к гробу. Мы стояли, леденея от страха, — и тут наше оцепенение прервал Олин крик: «Отдай маму! Меня возьми!», и, подбежав, Оля вцепилась в одежду покойника. Мертвец замер, потом, оттолкнув маму, стряхнул ожерелье ей под ноги, схватил Олечку и прыгнул назад, в проем погреба. Стенки дома затряслись, закачались, словно при землетрясении; наверху треснула балка, и часть крыши, обрушившись, завалила погреб. «Бежим!» — закричала мама и, подхватив меня и Лиду, выскочила во двор. Дом, еще раз качнувшись, замер. Я и Лида прижались к маме, и сердца наши стучали так, что казалось, вот-вот разорвутся. Мама успокаивала нас, гладила по голове и, прямо в ночных рубашках, повела к знакомым; оставив нас там, вместе с несколькими мужчинами, удивлявшимися, почему землетрясение задело только наш дом, вернулась искать Олю. Откопали ее к рассвету; мама сказала потом, что ни гроба, ни покойника в подвале не оказалось. Я ей тогда не поверила, а сейчас думаю, что мама говорила правду.

Когда хоронили Олю, она лежала в гробу с одухотворенным, почти счастливым лицом, а мы все время плакали и не было у меня в жизни более горького дня. Бедная моя сестричка, как я любила тебя и люблю до сих пор, и последняя мысль моя перед смертью будет о сыне — вашем папе, о вас, мои внуки, и о ней, Олечке, царствие ей небесное!

За ожерелье мы купили дом на Ханджаме и сразу в него перебрались. А старый дом очень быстро обветшал и рассыпался и к весне на его месте образовался пустырь. Там и сейчас никто не строит и даже трава растет плохо, и я, попадая туда, всегда вспоминаю Олечку, а мама Лиза вообще целый год ходила по ночам к развалинам и плакала, как на могиле. Я лишь потом поняла, что Олечка поменялась с мамой смертями, чтобы та могла нас вырастить: время-то было голодное, тяжелое.