Пётр Алешковский - Рыба и другие люди (сборник)

– Что, не ясно? Пояснить? – Он не наступал, так был уверен в своей силе, демонстративно только перекатывал бицепсы, словно потягиваясь, распрямлял и закладывал за голову свои ручищи.

Хорек не раздумывал. Нет, все уже понимая, не мог он уйти просто так и кинулся на него вперед головой, метя в солнечное сплетение, но налетел лишь на кулак. Парень был хорошо тренирован, не дал ему опомниться, резко, с размаху, всадил ногу в пах, заломил руку и, пригнутого, не соображающего ничего от боли, вывел на площадку и сильно ткнул сзади всей подошвой. Ребрами просчитав лестничный пролет, Хорек впечатался в стенку и сполз по ней: боль в паху не давала не только разогнуться – вздохнуть как следует.

– Хочешь повторить? – Парень явно издевался сверху, но не спускался, стоял там на площадке, приобняв плачущую Валюшу за плечи, – так еще вчера это делал Хорек.

– Он меня в ресторан водил, понял?! – прокричала вдруг Валюша. – Он человек, че-ло-век, понял ты, козел! – И она зарыдала уже в голос, обиженно, горько, надсадно, и парень почти насильно увел ее в квартиру, бросив через плечо напоследок:

– Увижу поблизости – пришью!

Дверь захлопнулась и не открывалась больше. Хорек слышал, как ревела Валюша, истерически громко, бесстыдно, и тот, здоровый кретин, басил, успокаивал ее.

С трудом он разогнулся, припадая на перила, сошел вниз. «В ресторан водил», – крутилось в голове, деньги, значит, ее купили, дуру.

До поздней ночи просидел он в парке, боль унималась постепенно. Слава богу, мерин не задел хозяйство, удар пришелся по низушке живота. Хорек сглатывал кровь, ждал, когда перестанет кровоточить десна, потирал оба ушиба. Пока что он не думал – отходил, собирался с силами, – удар был нанесен неожиданно, жестоко и метко. Наконец, справившись с болью, хромая, побрел он домой. Прежде следовало выспаться – завтра Девятое мая, праздник, а там видно будет.

Утром он уже не чувствовал боли, только синяк на скуле, как свежая пощечина, бередил душу, жег нутро.

Неужели только деньги? Что ж, это проверяется просто. Он вышел из дому и долго слонялся по улицам, выискивая жертву. Тело напряглось, пело в предвкушении дела, сомнения, самоотговорки улетучились вмиг, опять нахлынуло знакомое, редкостное чувство погони, азарт захватил, не оставив места переживаниям, пересчетам обид. Он искал.

Горожане попадались редкие и нарядные, большей частью с детьми, а значит, безденежные, бесцельно оттаптывали День Победы. Пьянехонькие встречались тоже, большей частью они сосредоточились во дворах, но с них взять было нечего, ему был необходим делец, воротила, а таковые еще не проснулись, их время – сумерки, ночь, ресторан.

Так занесло его на старое Славненское кладбище, людное по случаю праздника, – какой же человек упустит весенний день да не сходит проведать могилу? Бабки текли в ворота нескончаемой вереницей, в платочках, в ватниках, в зимних еще валенках с галошами, в немыслимых одежках с чужого плеча, кто с ведерком, кто с кошелкой, где хлебушек, яичко, горстка пшена воробьям и замусоленная трешка – последнее достояние, припасенное на свечечку или чтоб подмаслить кладбищенского сторожа, – сегодня был их день.

Хорек присел на скамейку около ухоженной могилы, на специальную скамеечку для случайного прохожего, крепко сбитую, свежеокрашенную в недавнюю Пасху, со столиком, с пустым стаканом на специальной полочке – стаканом-поминальником, который унести, своровать – грех, а попользоваться да и выпить из него – благо. Тоскливой, серой толпой, шаркая по песчаной дорожке, стуча клюками, перебрасываясь обыденными, сто раз говоренными фразами, старушки ползли куда-то, явно целенаправленно, неспешно, одна за одной до ряби в глазах. Любопытства ради Хорек проследил их путь – куда-то за бугор, за старую неслужащую церковь, может быть, к памятнику погибшим с обязательным гипсовым солдатом? Скорей всего, что и так.

Но вот к воротам подкатило такси. Из него выскочила худерябенькая, припадающая на ногу, востроносая старая дева, поспешно отворила дверцу, и на свет явился крепкий, краснощекий мужик, с холеной бородкой, короткостриженый, в свитере, какой-то серой куртейке и с портфельчиком. Бабки замедлили шаг, повернулись лицом к приехавшему, заулыбались, закланялись.

– Батюшко, батюшко приехал! – прошелестело по аллейкам.

Батюшка тем временем деловито расстегнул дерматиновый портфельчик, вынул свернутую рясу, напялил ее на себя, навесил на грудь медный крест, подал сопровождающей божедомке кадило и портфельчик и широким шагом ступил на территорию кладбища, не забыв осенить себя крестным знамением в воротах. Бабки облепили его и затарахтели – тянулись приложиться к ручке, просили благословения, но поп повел руками, словно смахивая их с себя, что-то грозно сказал в воздух, и дорога вмиг очистилась, перед ним расступились и заспешили догонять – крепкий широкоплечий батюшка умахал уже вперед и скрылся за бугром.