Михаил Нянковский - Черновик

Не попрощавшись с дедом, Полянский уехал из Петрограда и поселился у своей тетки в Вятской губернии, откуда вернулся в начале тридцатых годов со свежей рукописью. Вскоре его новый роман «Заря над селом» был напечатан, и на Первом писательском съезде он вместе со всеми рукоплескал Горькому, думая: «Неужели?! Неужели я мог мыслить иначе?! Вот она, правда». В кулуарах съезда к нему подошел Основоположник, потрепал по плечу и как-то грустно спросил: «Ну что, с голиафами-то лучше?»

Из всех старых знакомых он снова сошелся только с дедом и даже подарил ему свой роман, на обложке которого было написано: «С. Д. Полянский», а на последней странице удивленный дед прочитал: «Полянский Семен Дмитриевич». О юноше Давиде теперь не напоминало ничто. Вот тогда-то дед и прозвал его Митричем. «Типичный Митрич!» – воскликнул дед, взъерошив густую черную шевелюру над огромным крючковатым носом Полянского.

Правда, этого «Митрича» Полянскому припомнили году то ли в пятьдесят первом, то ли в пятьдесят третьем, когда в какой-то газете появилась статья о том, кто на самом деле скрывается под русскими псевдонимами, но Полянский, к тому времени уже лауреат Сталинской премии, полученной за роман «Угольный гигант», член Правления Союза писателей СССР, не стал ждать, а сам бросился в редакцию «Правды», узнав, что есть возможность подписать письмо, обличающее врачей-убийц, действовавших по указке международной еврейской буржуазно-националистической организации «Джойнт».

В те годы, когда у Сергея произошел разрыв то ли с Ингой, то ли с Инной, Полянский мирно доживал свой век на писательской даче в Переделкине. Его почти не читали, но, будучи многократным лауреатом и депутатом Верховного Совета многочисленных созывов, он навсегда обеспечил себе место в истории советской литературы. К нему-то и собрался съездить озлобленный студент в надежде найти в обширной библиотеке писателя неправильные книжки о революции и Гражданской войне.

Он добрался до Москвы ночным поездом, чтобы успеть на Киевский вокзал к восьмичасовой электричке. «Вот еще возьму и курсовую про это напишу, назло Анастасии», – думал Сергей, стоя в прокуренном тамбуре и глядя на мелькавшие придорожные кусты сквозь мутное стекло вагонной двери.

Он любил бывать вместе с дедом на даче Полянского, любил слушать их разговоры о литературных новостях, недоумевал, когда Митрич вдруг замолкал, стоило деду заговорить о двадцатых годах или об общих знакомых, которых давно уже не было в живых. Сам Сергей в их беседах участия почти не принимал. Считал себя не вправе вмешиваться в разговор двух корифеев советской литературы, у одного из которых только что вышло собрание сочинений, а у другого были напечатаны всего несколько тоненьких книжек, потому что в прежние времена он на восемь лет забросил литературу и сменил писательство на работу в отдаленном леспромхозе, да и в нынешние времена не был дорогим гостем в редакциях толстых журналов. Пока дед разговаривал с Полянским, Сергей рассматривал книжные полки, уставленные томами Горького, Фадеева, Алексея Толстого, которые были украшены дарственными надписями с теплыми словами в адрес владельца дачи. Брать книги из библиотеки Полянского ему разрешалось, но, когда он вынимал их из книжных шкафов, хозяин, не прерывая разговора, внимательно следил за ним. Думая, что Митрич беспокоится о сохранности дорогих ему фолиантов, Сергей однажды сказал: «Да вы не волнуйтесь, я аккуратно». Но старик помотал головой, дескать, не в этом дело. А в чем – не сказал.

В этот раз на даче его встретила домработница Клава, служившая в доме Полянских с незапамятных времен. Она сразу же запричитала: «Ой, как вырос-то, как возмужал-то! И не узнать! А как на Пал Егорыча-то похож! Проходи-проходи, миленький!»

Сняв кеды на веранде и почему-то стараясь не шуметь, Сергей чуть ли не на цыпочках прошел в гостиную, где в кресле-каталке, укрыв колени клетчатым пледом, сидел патриарх советской прозы. Его некогда густая черная шевелюра была теперь совсем белой и заметно поредевшей, голова немного клонилась набок, на самом конце огромного крючковатого носа сверкали толстые цилиндрические очки, правая рука, в которой он держал какой-то листок, заметно дрожала, левая безжизненно покоилась на колене.

– Здравствуйте, Семен Дмитриевич! – хрипло проговорил Сергей. Горло перехватило, видимо, оттого, что он впервые сам, без деда, заговорил с Митричем.

Тот поднял глаза на гостя, как-то по-гусиному вытянул шею и, сощурившись, уставился на него поверх очков.