Александра Николаенко - Светофор, шушера и другие граждане

Она не решается спросить. Но она не уходит.

Она держит больную профессоршу у постели за руку…

И вот, та начинает говорить.

Она говорит, говорит, говорит…

Наконец-то! То есть: «Ужасно! Ужасно! Да как же так? Боже мой! Какая трагедия! Какой кошмар! Что же это такое?!» – сострадает добрая, жалостливая, потрясенная Галина Семеновна…

Авария на Молодежном проспекте. Вот что это такое. Всех. И внучку Машеньку.

Плохой перекресток. Заснувший шофер маршрутного такси и груженая фура. Вот что это такое. Ну? Вы наконец удовлетворены, Галина Семеновна? Вам этого хватит на ужин?

Но нет, как-же-как-же! Ей этого мало. У нее много слов, какие сказать профессорше. И она скажет их. Она скажет: «Да миленькая вы моя! Все под богом ходим…», «Ах какое несчастье, какая беда! Ах-ах…».

«Но надо жить, надо как-то жить, моя милая, моя хорошая».

«Бог терпел и нам велел».

«А вы помолитесь…»

«А вы в церковку…»

«Еще глоточек чайку… Ну что же вы, мой хороший? Мой ангельчик…»

«Деточка вы моя! Нельзя же так убиваться…»

«Скушайте ложечку…»

«Поспите немножечко, а я вам вареньица сейчас принесу…»

И эта добрая женщина «на минуточку». Она «за вареньицем». И она тоже, наверное, съест капельку, за компанию.

Ведь нужно же как-то жить и поддерживать силы.

Так какое варенье, Галина Семеновна? Каким угостить Анну Петровну? Ах, она. Бедняжка! Может быть, клубничным?

Но нет, пожалуй, она сама как-то все-таки больше любит клубничное, и его мало осталось. Крыжовниковое.

Она берет «крыжовниковое» и спешит на помощь в 208-ю.

Но там больше некого угощать. Распахнутая балконная дверь. Майский ветер теплыми пальцами трогает занавеску. По карнизу гуляет ворона.

Кушайте свое варенье сами, Галина Семеновна.

И Галина Семеновна в задумчивости слизывает с пальца янтарную каплю крыжовника…

Если бы один человек стал художником (пусть даже не самым хорошим художником на свете).

А другой стал поэтом (пусть даже не самым лучшим).

То, быть может, не было бы войны.

Жил-был Ося. Маленький мальчик. И были у этого Оси папа и мама. Дедушка и бабушка. Пес Чайник. И оловянные солдатики в жестяной коробке у бабушки под кроватью.

В детский садик Ося не ходил, потому что когда у человека есть бабушка и дедушка, то детский садик отменяется.

«Однозначно!» – сказала бабушка, которая жила с дедушкой в соседнем кирпичном доме.

«Никаких детских садиков! Приводите его к нам!» – сказал дедушка.

И на даче летом Ося тоже жил-был с бабушкой и дедушкой. И с Чайником.

А родители его однажды собрали чемоданы и уехали за границу по работе.

И писали письма.

Сперва Ося очень скучал по ним. Но потом привык (то есть отвык). К тому же у него был пес Чайник. С Чайником не пропадешь.

А потом, когда родители куда-то опять полетели, их самолет разбился окончательно, и Ося их больше никогда не видел.

А на похороны его не взяли, потому что он был еще маленький.

Поскольку родителей уже и без того давно не было, Ося не заметил никакой разницы между смертью и командировкой.

Вот если бы потерялся Чайник – тогда да. А так что уж тут, непонятно, расстраиваться? – думал Ося.

А Чайник сидел рядом и одобрительно стучал по ковру коротеньким хвостом.

«Когда-нибудь вернутся» – так думал Ося, не понимая, почему плачет бабушка. А дедушка сидит как каменный.

И стал жить-поживать дальше.

Больше всего Ося любил играть в войну. Дедушка был ветеран Великой Отечественной войны и много про эту войну рассказывал Осе.

И вот Ося, сразу как только умоется, погуляет с Чайником и позавтракает, уходил в свою маленькую комнату, которую ему выделили бабушка и дедушка в своем кирпичном доме напротив, и расставлял солдатиков напротив друг друга.

Ося был «за хороших».

«Плохие» объявляли «хорошим» войну.

(Например, за запасы конфет в бабушкином буфете или плюшевого медведя.)

Чайник сидел рядом. Улыбался и одобрительно стучал по ковру хвостом.

На границе (начерченной на ковре мылом) собирались хмурые тучи, грохотала канонада. Мчались (поднимая ветер) танки. Фашистские «Тигры».

Летели мессершмитты, свернутые из бумажных тетрадных листов с черными крестами на крыльях.

Весь ковер покрывался павшими оловянными солдатиками.

Ося был генералом.

Нет! – он был самым главным «хорошим» генералом в этой войне.

Стоило врагу приблизиться к Москве (спичечному коробку, над которым на спичке развевался красный флаг, из бабушкиного лоскуточка), генерал, оглохший от взрывов и пулеметных очередей, раненный в руку, контуженный в голову, весь (для натуральности) перемазанный красной акварельной краской, кричал: «В атаку! За нами Москва!»