Ясунари Кавабата - Избранное - Тысячекрылый журавль. Снежная страна. Новеллы. Рассказы. Эссе

Старик убрал правую руку под одеяло и, опершись на нее, сел. Пояс из белого крепа, который был надет у него на кимоно, поддернулся на груди. «Скорее назови себя», — торопил меня «младший дедушка». Однако, пока я пристально всматривался в старика, он плавно и так же легко, как приподнялся, снова опустился на постель и, медленно отведя в сторону правую руку, опять погрузился в сон. На этом свидание кончилось. Боюсь, что оно было последним.

— Пожалуй, — согласился я.

— Я заплакал. Правда, старик умрет естественной смертью. Не то, что тот студент… — Сдвинув по-девичьи плотнее колени, Урю нахмурил брови, взглянул на меня своими черными глазами и добавил: — Мне тоже захотелось вернуться к естественности, к природе, и вот я ушел из труппы и сейчас живу один… Это была уже другая труппа, не та, в которой я играл во время войны и был там актрисой. Та труппа после поражения распалась. Но знаете, приняв свой мужской облик, я все-таки продолжал играть женские роли…

С минуты на минуту к Урю должна была прийти его гостья, и я забеспокоился.

Расслабив тело, Урю сидел с опущенной головой. Теперь он также походил на цветок, но только поникший.

— Представляю, как вам не терпится взглянуть на бедняжку, — проговорила теща, торопливо провожая ого в комнату, где лежала его мертвая жена. — Вот посмотрите, что с ней сделала смерть, — сказала она и хотела откинуть белое покрывало с лица покойницы.

Но зять неожиданно остановил ее:

— Подождите минутку. Я бы хотел взглянуть на нее без посторонних. Нельзя ли мне побыть с ней одному?

Слова его произвели несколько странное впечатление на родственников, наполнивших комнату. Все молча вышли, задвинув за собой сёдзи.

Он отдернул белое покрывало.

Страдальческое выражение застыло на мертвом лице женщины. Высохшие щеки ввалились, и из полуоткрытого рта торчали пожелтевшие зубы. Верхние веки, тонкие и прозрачные как папиросная бумага, казались приклеенными к глазным яблокам. Набухшие жилы на лбу говорили о перенесенных муках.

Боясь пошевельнуться, муж долго сидел, вглядываясь в некрасивое и измученное лицо мертвой.

Потом он встал, приблизился к покойнице и дрожащими руками попытался сомкнуть ей челюсти. Но как только он отнял руки, покойница снова ощерилась. Он снова сжал ей рот, но губы опять медленно раздвинулись, обнажив уродливо торчащие вперед зубы. Так он проделал несколько раз, но все безуспешно. Тем не менее он заметил, что глубокие, горестные складки вокруг рта сделались мягче, нежнее.

Он почувствовал, что пальцы его стали горячими, будто все тепло его тела ушло в них, и принялся энергично растирать суровые морщины и набухшие жилы на ее лбу. Он делал это до тех пор, пока у него не запылали ладони.

Тогда он снова уселся рядом и стал смотреть на лицо покойницы, которое от тепла его рук сделалось каким-то новым — более спокойным, умиротворенным и добрым.

В это время в комнату вошли мать и младшая сестра жены.

— Вы, наверное, устали в дороге. Вам нужно пообедать и отдохнуть.

Но вдруг мать залилась слезами и прерывающимся голосом произнесла:

— Боже мой! Какая сила в человеческом духе! Бедной девочке так не хотелось умереть до вашего возвращения! И вот словно чудо совершилось. Стоило вам один только раз взглянуть на нее, и лицо ее стало таким спокойным, ласковым… А теперь хватит… Пусть бедняжка мирно спит.

Младшая сестра покойницы своими неизъяснимо прелестными, лучистыми глазами заглянула в его чуть сумасшедшие глаза и, рыдая, упала на колени.

Осень в горах стояла в этом году чудесная, и хурма уродилась на славу.

Небольшая гавань у южной оконечности полуострова. Со второго этажа автобусной станции, рядом с которой примостилась лавчонка с дешевыми сластями, спускается шофер в желтом кителе с фиолетовым воротом. Снаружи стоит большой красный рейсовый автобус с фиолетовым флажком на радиаторе.

Переминаясь с ноги на ногу и держа в руке тощий пакетик — наверное, с какими-нибудь дешевыми карамельками, — возле станции стоит пожилая женщина. Рядом — молоденькая девушка.

Взглянув на аккуратно зашнурованные башмаки шофера и подняв затем лицо, женщина сказала:

— Значит, нынче ваша очередь вести машину, Аригато-сан? (Неизменно вежливый шофер по всякому поводу говорил «спасибо», и потому в округе его ласково прозвали Аригато-сан, то есть Господин Спасибо.) Это добрая примета. Раз вы нас повезете, может, и моей девчонке улыбнется счастье.