Ясунари Кавабата - Избранное - Тысячекрылый журавль. Снежная страна. Новеллы. Рассказы. Эссе

— Может быть, если вы хотите, конечно, поедем вместе?

— Да, прошу вас, поедем вместе…

Йоко сказала это как бы между прочим, но так серьезно, что Симамура поразился.

— С удовольствием. А ваша семья не будет против?

— Какая у меня семья? Один младший брат, который на железной дороге служит. Я могу поступать как хочу.

— А в Токио у вас есть что-нибудь на примете?

— Нет.

— Это она вам посоветовала ехать?

— Вы Кома-тян имеете в виду? Нет, с ней я не советовалась и никогда не стану советоваться. Противная она…

Йоко, должно быть, разволновалась, взглянула на Симамуру увлажненными глазами, и он почувствовал к ней непонятное влечение. Но от этого влечения словно лишь воспламенилась его страсть к Комако. Ему показалось, что его поездка в Токио с какой-то неизвестной девчонкой будет страстным искуплением вины перед Комако и в то же время жестоким наказанием.

— А вы не боитесь ехать вдвоем с мужчиной?

— Почему я должна бояться?

— Ну, сами посудите — опасно ведь, если у вас в Токио нет никакого пристанища и вы даже не знаете, что там будете делать.

— Ничего, одинокая женщина всегда как-нибудь устроится, — сказала Йоко, и ее прекрасный голос как бы оттенил конец фразы. — Может быть, вы возьмете меня к себе прислугой?

— Да что вы! Неужели вы хотите стать прислугой?

— Вообще-то не очень хочу.

— А кем вы работали, когда жили в Токио?

— Сестрой милосердия.

— В больнице или в каком-нибудь медицинском институте?

— Нет, просто сестрой милосердия. Так мне хотелось…

Симамура вновь вспомнил поезд и Йоко, ухаживавшую за сыном учительницы. Он улыбнулся — очевидно, это было своеобразным воплощением ее мечты.

— Вам хотелось бы учиться на сестру милосердия?

— Нет, я не буду больше сестрой милосердия.

— Но нельзя же быть такой… совсем без стержня!

— Ой, что вы говорите! Какие еще стержни!..

Йоко рассмеялась, словно отметая от себя какое-то обвинение.

Ее смех мог бы показаться глупым, не будь он таким звеняще-прозрачным. Этот смех лишь слегка коснулся сердца Симамуры, никак его не растревожив.

— Не понимаю, над чем вы смеетесь?

— Но ведь я же ухаживала только за одним больным!

— Как?

— Больше я ни за кем не смогу ухаживать…

— Ах так… вот оно что… — тихо сказал Симамура, словно оглушенный внезапным ударом. — А сейчас… говорят, вы каждый день ходите туда… где гречишное поле… на могилу…

— Да, это правда.

— И вы думаете, что… в дальнейшем вы уже ни за одним больным не станете ухаживать?.. И ни на какую другую могилу ходить не будете?

— Думаю, что не буду.

— Как же вы тогда можете бросить эту могилу и уехать в Токио?!

— О господи!.. Прошу вас, возьмите меня с собой в Токио!

— Комако говорила, что вы ревнивая. Но разве он… тот… не был женихом Комако?

— Юкио-сан? Неправда! Неправда все это!

— Почему же вы тогда ненавидите Комако?

— Кома-тян?.. — Она произнесла это имя так, словно его обладательница была здесь, рядом, и, сверкнув своими ослепительными глазами, взглянула на Симамуру. — Прошу вас, позаботьтесь, чтобы Кома-тян было хорошо!

— Но что я могу для нее сделать?

На глазах Йоко показались слезы, она прихлопнула сидевшего на татами мотылька и всхлипнула.

— Кома-тян говорит, что я сойду с ума, — сказала она и стремительно выбежала из комнаты.

Симамура вдруг почувствовал озноб.

Он открыл окно, чтобы выбросить убитого Йоко мотылька, и увидел Комако, игравшую в кэн [38] Кэн — название игры на пальцах. с клиентом. В этот момент она согнулась, словно в быстром беге.

Небо было пасмурным. Симамура пошел в купальню.

В соседнее, женское, отделение прошла Йоко с девочкой хозяйки гостиницы.

Было приятно слышать, как Йоко, раздевая и купая девочку, разговаривает с ней так тепло, так нежно, как только мать может говорить со своим ребенком.

А потом голос — тот, прекрасный — запел:

Йоко пела детскую песенку для игры в мяч, да так по-ребячьи оживленно, такой веселой скороговоркой, что Симамура даже подумал, не во сне ли ему приснилась другая Йоко, недавно приходившая к нему в номер.

Йоко вышла из купальни, все время болтая с девочкой, а когда они ушли, ее голос, казалось, продолжал наполнять все вокруг, как звук флейты. Симамура почему-то заинтересовался сямисэном в павлониевом футляре, стоявшем на темном сверкающем полу около парадной двери на фоне по-осеннему тихой полночи. Он подошел, чтобы прочесть на футляре имя владельца, и в этот момент с той стороны, откуда доносился шум посуды, появилась Комако.