3. Муравьевой нечего играть!
Но вернемся на Нежинскую улицу, в нашу творческую лабораторию. Сюжет мы придумали такой: молодая бодрая энтээровка Лиза Мельникова после яркой речи на каком-то партийном слете замечена и взята на работу в райком партии. Новый первый секретарь Борисов хочет резко обновить и ускорить жизнь вверенного ему участка действительности, он научно грезит и собирает свою команду. Лиза – дама бескомпромиссная, едва освоив азы аппаратной работы, она бросается в бой. Страсти вскипают вокруг конфликта директора вычислительного центра «Алгоритм» опытного Пыжова с неуживчивым новатором и правдолюбом Калюжным. Новые сослуживцы Лизы уговаривают ее не лезть в чужой монастырь, ругают, называют неуправляемой, но она лезет и срывает прием в партию Луковникова – любимца Пыжова.
Нет, у нас не было никакого намека на нетрадиционное соратничество пожилого руководителя и молодого выдвиженца, не было и быть не могло. Эта тема пришла в искусство позже, хотя в жизни встречалась нередко. Так, приехав в Ленинградский ТЮЗ, где ставили мою «Работу над ошибками», я узнал, что легендарного худрука Карагодского недавно сняли и посадили якобы за это самое. За те же грехи сидел и знаменитый режиссер Параджанов. Ужас! Впрочем, и Уайльда упекли по той же статье, но гораздо раньше. Мы всегда отстаем от передовых стран.
У нас же в сценарии разворачивался вполне традиционный, но непростой роман героини с театральным режиссером Лехой. Замечено: чем слабее мужчина в творчестве, тем любвеобильнее. В моем поколении лучше всех умели разговор о поэзии с пытливой девушкой перенести из библиотеки в постель графоманы. Лиза уходит к любовнику от мужа Коли, который может осчастливить лаской и внутрисемейным трудолюбием любую женщину, но только не Мельникову!
Работали мы дружно. Великий Габр мягко осаживал меня, когда я в бытописательском восторге стремился засунуть в сценарий сведения про то, где у секретаря райкома на столе лежат скрепки, а где чистые бланки. Он, как котенка, тыкал меня носом в общечеловеческие ценности: любовь, зависть, ненависть, предательство… Это – главное. А скрепки? Может, их лет через двадцать и вообще не будет. Он учил во всем, даже в производственном конфликте ударника с бракоделом, искать и находить вечные противоречия бытия. Будущий постановщик Леонид Эйдлин следил за сложением сюжета ревниво и придирчиво, как новосел – за строительством дома, где предстоит жить. Услыхав от меня какую-то деталь или аппаратную присказку вроде: «по белой нитке ходишь!» – он вскакивал, мечтательно закатывал свои левантийские глаза и восклицал:
– Я знаю, кто это может сыграть!
– Кто? – Меня охватывали безумные мечты. – Евстигнеев? Бурков? Леонов? Смоктуновский?
– Не-ет! У меня есть в Кимрах знакомый клоун! Гений!
Иногда, если взглянуть со стороны, мы напоминали трехструйный фонтан. Надо ли объяснять, что струи были разной силы и дальнобойности. В Габре (а было ему уже хорошо за восемьдесят) обнаружилось очень своеобразное смешение патриархальной мудрости и забавной старческой забывчивости.
– Ребята («ребята» – я и Эйдлин), запомните, Лиза – хорошенькая и очень модная. Собираясь на свидание, она чистит зубным порошком свои тапочки и вертится перед зеркалом!
– Евгений Иосифович! Какие тапочки? Какой порошок? У нас же не послевоенная Москва!
– Ах да… Разумеется. Но все равно она модница! Пусть что-нибудь чистит… И перед зеркалом крутится…
– И говорит пусть побольше! Она у нас мало говорит! – добавлял будущий постановщик. – Муравьевой нечего играть! Юра, надо придумать ей словечки, чтобы народ подхватил!
И рассказывал, как его жена прямо на съемочной площадке изобрела замечательную фразу, которой не было в сценарии фильма «Москва слезам не верит»: «Не учи меня жить – лучше помоги материально!»
Получив вводные, я удалялся в свой номер и утром приносил несколько страничек, нащелканных на машинке, читал вслух, волнуясь и томясь комплексом подмастерья. Габрилович слушал без выражения, пожевывая синеватыми губами и вздыхая. На лице Леонида мелькали зарницы будущих режиссерских открытий.
– Хорошая сцена в столовой, – кивал мэтр. – А с кем это там Лиза говорит?
– С Бурминовым.
– А кто у нас Бурминов?
– Старый коммунист.
– Очень хорошо!
– Я возьму Плятта! – загорался Эйдлин.
– Погодите! Нашей Лизе нужна подруга. Эдакая оторва…
– Зачем? Муравьевой и так нечего играть! – трагически бурчал постановщик, знаменитую жену он называл исключительно по фамилии.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу