Юрий Согрин - Висимские рассказы

Сашка убежал. Мать задумчиво посмотрела на чайник.

– Вода-то кипячёная. Ну-ка, давай немного кровь обмоем.

Мать сняла повязку с Пашкиной руки.

– Да-а, работать долго ты теперь не сможешь… – И, с досадой стукнув себя по ноге, продолжила: – И как ты так неосторожно?..

– Да жаба там прыгнула… – начал оправдываться Пашка.

– Жаба, жаба… Ты, что, никогда жаб не видел, что ли?..

В этот момент прибежал Сашка. Мать густо посыпала обмытую Пашкину рану сахарным песком, туго перевязала её и раздражённо буркнула:

– Иди вон… грибы собирай, работничек…

В тот год тяжёлой работы Пашке долго не давали. Так, унести-принести, кушать приготовить… Но, благодаря народному средству – сахарному песку, рана уже через неделю зажила и, что интересно, не оставила после себя никакого шрама-рубца.

И вот теперь Пашка был, что называется, «за коренного».

– Мам, а ты слышишь, как моя коса поёт?

– Да слышу, слышу. Ты уж не в первый раз спрашиваешь.

– А я вот не слышу. Зато твою прекрасно слышу.

– Господи! Да отвяжешься ты когда-нибудь или нет? Слышу – не слышу!.. Коси, давай, пока трава мокрая.

Пашка глубоко вздохнул и, что-то бормоча себе под нос, взялся за косу. Мать прислушалась: что он там бормочет? А Пашка в такт взмахам косы тихо приговаривал: «Коси – коса – пока – роса». Мать улыбнулась: «Совсем мужичком стал. Эвон какой валок-то сзади себя оставляет, меня обошёл. Жаль отец этого не видит…».

А за Пашкой, действительно, росли один за другим валки скошенной травы. Он их не раскидывал, не тратил время. Сашка потом раскидает. Сейчас же шёл противный мелкий дождь, и трава всё равно не просохнет.

«Ко-си – ко-са – по-ка – ро-са», – приговаривал Пашка, всё дальше уходя по прокосеву от матери. Косьба была в разгаре.

Ну, вот, всё, что можно было скосить – скошено. На лесных полянах лежит в ожидании солнышка и ветра скошенная трава. Ждёт, когда её обсушит и обдует, ждёт и боится – как бы дождь не пошёл. Впрочем, говорить, что всего этого ждёт скошенная трава – это, скорее, образное сравнение. На самом деле все в ожидании, все «на нервах», конечно же, косари-покосники.

В такие дни на покосе начинается настоящий аврал. Всё бегом, всё без перерыва-перекура. Ни о каких грибах и ягодах даже думать некогда. Счёт времени идёт на минуты. И перекусить приходится наскоро сухим пайком. Готовить некогда, некогда костёр разжигать. Всё бегом, бегом, бегом…

Мать постоянно подгоняла младшего сына:

– Что ты всё копошишься?! Поторапливайся, давай.

А Сашка гундел в ответ:

– Да я и так тороплюсь. Что, я виноват, что ли, что слепни меня кусают?

– А нас с Пашкой почему не кусают? – удивилась мать.

– Ну, не знаю… Шевелитесь, наверно, больше…

– Так и ты пошевеливайся! А то ведь съедят тебя совсем, что мы без тебя делать-то будем?

Пашка, быстро орудуя граблями, прислушивался к разговору и не мог понять, шутят мать с братом или серьёзно говорят. Ему было некогда встревать в этот балаган – он работал. Грабли в его руках мелькали, словно часть какого-то механизма. Туда, сюда, вверх, вниз. Он сгребал подсохшее сено к середине поляны, туда, где намечалось поставить копну.

– Сашка, давай от леса сено тащи!

– А как я его потащу-то? Его вон сколько…

– Так я тебе же показывал, как – на граблях. Собери кучу побольше да поплотнее, подсунь под неё грабли и тащи во-он туда, к центру. Понял?

– Чего тут не понять, – буркнул в ответ Сашка и принялся собирать кучу.

Пашка занялся своим делом, но через пару минут обернулся, чтобы проверить, правильно ли делает брат. И тут же громко закричал:

– Ты, что, обалдуй, делаешь?! Ты же так зубья у грабель сломаешь, да и сено с места не сдвинешь.

– Почему? – не понял Сашка.

– Да потому, что зубья-то нужно вверх повернуть, в сено, а ты их в землю воткнул. Ты, что, тупой, что ли?

– Ма-ам, – тут же захныкал Сашка, – а чего он обзывается?

– Он не обзывается, – откликнулась мать. – Он тебя уму-разуму учит, подсказывает. Кто тебе ещё-то подскажет? А ты не обижайся, лучше запоминай. В жизни-то всё пригодится. Вы ведь одни у меня помощники.

Если честно, то Пашка не любил эту греблю, а делал всё только потому, что это надо было делать. Ему не нравилась изматывающая жара. Ему не нравилось колючее сено, постоянно попадающее под рубашку. Ему не нравились муравьи, прыгающие с сена и больно кусающие везде, где находили место. Ему не нравилась вся эта авральная спешка, шараханье от набежавшей тучки и много ещё, чего не нравилось во времени, называемом греблей.