– Все, Марина. Я больше не ваш.
– А текст для «Экстрим-объема». Можешь хотя бы дописать?
– Я увольняюсь, понимаешь? – И затем победоносно: – Мне плевать на «Экстрим-объем».
Трушкина смотрела и переваривала. До нее доходило – медленно, но доходило, – что сотрудник уходит из-под ее контроля. Наконец она сделала последнюю рефлекторную попытку задержать его:
– Мы что, даже не отметим?
– Нет.
Тогда траффик-менеджер порывисто прижалась к Герману:
– Герман, ты такой хороший. Такой добрый.
Третьяковский чувствовал это плоское сиротское тело и невольно ощутил сожаление.
– Мне тоже все надоело ужасно, – жаловалась Трушкина, пачкая слюной его белый мериносовый свитер. – Уволиться бы, сил никаких. Хочу в Крым, к маме.
От своих столов повставали и потянулись к прощавшимся агентские зомбяки: Лелик и Болик, дизайнеры Куприянов и Кошкина, арт-директор Барбаков, помятый копирайтер Глеб Фуко и стратег Митя Порываев. Вдали тенью прошла и помахала рукой Саша Борисовна Шишунова. Это была настоящая массовая сцена исхода Моисея из племени Израилева.
– Что же теперь с нами будет? – неожиданно спросила Кошкина, толстая девочка с розовыми волосами. – Раз последние столпы уходят.
– Правильно делаете, Герман Антонович, – максимально крепко пожимал ему руку Ваня.
– Ну, ты же быстро найдешь себе работу?
– Возвращайтесь, если что.
– Да нет, зачем ему такого желать? Уж лучше вы к нам, да, Герман? – грандиозно шутил Фуко. – Как там говорится… заезжайте к нам на Колыму?
– Ага, пишите письма.
– На свободу с чистой совестью.
– А нам тут на асаповских рудниках…
– До седых корней.
– Кхе-кхе.
Они все были в том возбужденном состоянии, в котором пребывают родственники покойного на похоронах.
Уже на пороге Пророк обернулся и, в последний раз окинув взглядом оупен-спейс агентства ASAP, произнес про себя следующее:
«Мне грустно оставлять вас, овцы, без пастыря. Но я буду рядом. И вернусь, обещаю. Вернусь, чтобы вывести вас отсюда».
Он спустился по лестнице и ступень за ступенью сошел с крыльца, похожего на капитанский мостик.
В песчаных степях аравийской земли
Кусты толстяника росли,
Молились в той тени повстанцы,
Готовясь к бою с силой тьмы.
Без кулеров иссохли губы,
И Кошкина в лохмотьях потянулась было,
Чтоб сочный денежного дерева листок
Испить.
Глава отряда, Герман,
Остановил ее, сказав,
Что древо то мышьяк питает смертоносный,
Мол, рано нам еще о смерти думать,
Мол, крепись,
Последний бой грядет, бой за свободу.
В дрожащем знойном воздухе мелькали
Слепящий в золотых одеждах Роджер,
Закованная в латы Шишунова,
И Патрик на свирепом кабане,
В руках ощеренной дубиной помавая,
Звал на расправу бедных беглецов.
За ними строй эккаунтов/клиентов,
И призраки прошедших фокус-групп,
Мирьадами сомкнувшись, ждал приказа.
Спокойно Герман речь держал перед отрядом:
«Лелик, Болик, Кошкина-малышка
И пьющий пиво вечерами Глеб Фуко,
Вы правый фланг храните пуще жизни.
Художник Барбаков, что в раскадровки
Ушел вместо холстов батальных,
И ты, подавленный и бледный Порываев,
От брифов с раскаленной головой,
Вы отвечаете за то, что слева.
В арьергарде на провианте Трушкина,
Которой все еще доверья нет.
Со мною знаменосец Дима
И перебежчица Жульетта,
А также благородный Куприянов,
Который как-то чуть не выбросил экран,
Услышав, что его предать пытались,
Пересадив в то место, где халтура,
Была бы всем видна.
Мы плотным кулаком
Ударим в их непрошибаемые стены!
Пускай
С Отцом Великим на устах в Валгаллу
Несутся наши души,
Никогда
Им волю не отнять и не уволить,
Ни хитростью и ни обманом,
Ни референсов стрелами,
Ни бесконечных комментарьев трескотней!
Вперед же за звездой восьмиконечной!
И вот мы с криками «Lo Deus volt!», как лава,
Несемся на щиты.
И вижу пред собой я,
Как Роджер сквозь забрало свой зрачок
Прикрыл, предвидя ужас предстоящей сечи…
– Антон? – Зоя Ильинична удивленно смотрела через приоткрытую дверь. Ее глаза с остреньким взглядом, все еще обведенные тутовым соком, стали похожи на пуговки мелкого грызуна, выглядывающего из-под лопушины. – Почему ты не в Питере?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу