Юозас Апутис - Мост через Жальпе

— Ну, я-то пойму…

Сразу после этих его слов поле перед лесом озарил яркий свет, в небе вспыхнули огромные фонари, а когда эти фонари потускнели, совсем недалеко, за лесом, где проходила железная дорога, стали падать бомбы, вздымалась земля, бренчала посуда на кухне, и кто-то вдруг поскребся в окно.

— Наверное, отец, — успокаивая себя, сказала мать, слезая с кровати. Ребенка сковал страх, он хотел взять маму за руку, чтоб она никуда не ходила, но сдержался. Мать охнула на кухне, Бенутис испуганно спросил:

— Мама, кто там?

— Господи, Тунюкас…

Тунюкасом звали их собаку. Она лежала под окном на лавке, а теперь, когда так страшно загрохотало, привстала на задние лапы к окну, просясь в комнату. Когда ее впустили, собачонка свернулась клубком в комнате под столом, мать снова легла, успокоился и Бенутис, хорошо стало, когда мама осторожно ощупывала пальцами голову, то и дело спрашивая, не больно ли, а потом провела рукой по торчащим ребрам.

— Какой ты худенький, сынок…

— Хочешь, чтоб в войну да был жирненький…

— Бенутис, кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

Ребенку этот вопрос почему-то кажется смешным, он ведь еще ни разу не задумывался, кем будет.

— Не знаю. Может, неплохо было бы епископом…

— Епископом, Бенутис?

— Раз быть, так быть! — говорит ребенок, совсем успокоившись, и кладет руку на шею матери. И в этот миг снова повисают эти фонари, кажется, еще ближе, а вскоре эта ужасная бомбежка, слышно, как распахивается дверь в сени.

— Может, отец? — шепчет мать, прижимая к себе Бенутиса, но никто не входит, Тунюкас носится из угла в угол, скулит, прыгает на кровать, и мать ругает его:

— Да перестань! Тоже, ишь, переживает!..

Ребенку нравится, что мать теперь рассердилась, лучше уж сердиться, чем плакать, но собачонка здесь ни при чем, она тоже умирает со страху, для нее это тоже первая война.

В комнате появляется дядя, на нем длинный отцов плащ. Усевшись на стул, он пытается зажечь недокуренную сигару.

— Иисусе, лучше не кури…

— Так они и увидят мою сигару с высоты, — говорит дядя, но так и остается сидеть, затянувшись дымом и не выпуская его, поскольку за лесом снова грохочут бомбы. — Долго не продержатся. Надо ждать перемен. Скоро конец войне.

Какое-то время спустя все затихает, дядя уходит, под столом, заснув, храпит собачонка, и ребенок тоже успокаивается.

— Мы тут чуть с ума не посходили… Как ты можешь так? — слышит сквозь сон мамин голос Бенутис.

— Не сердись… Нехорошо сделал. Сама знаешь — Полугарнец быстро от стола не отпустит. В конце-то концов — чему быть, того не миновать, я вас не сберегу, — преувеличенно равнодушно отвечает отец, сейчас он, вполголоса напевая песенку, глядит на Бенутиса. Бенутис понимает, что отец крепко выпил, но все равно в полудреме спрашивает:

— А грушек принес?

— Принес, сыночек.

— Тогда все в порядке, папа…

Когда ребенок проснулся, отец еще лежал в кровати. Матери в избе не было. Бенутис хотел было выскочить из постели, но боль отозвалась в голове и щеке, и он снова повалился на подушку. Собачонки под столом не было. Слышно было, как она залаяла у конуры и замолкла. Потом он стал глядеть в окна. Светились убранные поля, кое-где виднелись кучи картошки.

Отец спал с раскрытым ртом, зубы под его черными усами казались ослепительно белыми. Отец устал. Бенутис услышал громкий гул, поднял голову и увидел, что по дороге мимо хутора старика Пранцишкуса мчится какая-то машина. Нет, это не машина, а мотоцикл на гусеницах; люди называли его танкеткой. Танкетка уже свернула во двор Пранцишкуса, исчезла за вишенником, опять показалась, ребенок видел, как три солдата выскочили из нее и побежали к избе Пранцишкуса. Бенутис бросился к отцу.

— Папа! — крикнул он. — На хуторе Пранцишкуса танкетка, — тормошил он отца, и тот быстро вскочил, натянул штаны и надел темную рубашку.

— Где? — спросил отец, в испуге глядя на хутор Пранцишкуса.

В избу вбежала мама.

— Облава. Говорят, людей рыть окопы повезут…

— Я бегу, — сказал отец, кидаясь к двери.

— Господи, а может, лучше не стоит… — оторопев, прошептала мать. — Увидят, застрелят.

Однако отец уже продирается ползком через живую изгородь, вот он добрался до пруда, сиганул через лужайку, нырнул в первый попавшийся, небольшой ольшаник, листьев на кустах немного, но еще скрывают человека. Мать бросается к окну.

— Едут! — говорит она.

Ребенок не отрывает глаз от окна, в котором виден ольшаник. Если б отец теперь притаился в нем, переждал, может, немцы и не заметили бы его. Но папа, как на грех, выскакивает из кустов на клеверище, надо перебежать через это клеверище, а дальше начинается ольшаник побольше, из которого легко можно перебраться в лес. Противно тарахтит танкетка, покачиваясь, несется мимо сеновала, на ее пути оказываются куча камней и широкая канава, танкетка останавливается, трое солдат, выскочив из нее, бегут, пригнувшись, с оружием, и что-то кричат. Отцу осталось шагов десять, не больше, мать, выбежав на двор, кричит: