Первый этап операции завершился полным триумфом! Наша агентесса внедрилась на самой вершине власти — мониторы продолжали отслеживать выполнение программы «МУРИК-3». Папа дал отмашку — по палаткам и спать!..)
Проснулся я от чьих-то рыданий. У моей койки на коленях стоял Франц. Он буквально выл, обливаясь слезами. Слюни текли в три ручья. Я испугался — что это, такой странный припадок? Захлебываясь от слез и слюны, он бормотал что-то, подвывая при этом. Ни единого слова я понять не мог и, крайне встревоженный, вызвал кнопкой дежурного медбрата.
Герштейн пришел сонный, недовольный. Его толстая нижняя губа презрительно отвисла, очки перекосились, в седых курчавых волосах торчали перья от подушки. Большой салфеткой, которых было понатыкано в палате столько, что можно было подумать, будто это не палата на цвай перзонен, а общественный туалет, он вытер Францу физиономию. С невозмутимостью привыкшей ко всему няньки дал ему высморкаться, чтобы тот смог заговорить. Наконец мы услышали отдельные слова, из коих сложилась картина случившегося. Герштейн, проживший в Германии уже почти семь лет, хорошо говорил по-немецки и, главное, понимал, что говорят ему немцы. С его помощью и я понял, в чем дело. Бедолагу, оказывается, именно сейчас, глубокой ночью, осенило: он вдруг понял, что Джильда его не любит! Он ее любит, а она его — нет! Лишь раздразнивает, балуется с ним только руками, а к себе не пускает! Но ведь он дает ей каждый раз по десять марок! Разве можно так?! Он уже измучился с ней. Пусть доктор прикажет ей! Иначе он начнет жевать простыню! И Франц, в подтверждение серьезности своих угроз, схватил за уголок мою простыню, сунул в рот и принялся с ожесточением жевать.
Герштейн устало смотрел на Франца своими умными, видавшими всякое глазами и выжидал, когда Франц перестанет наконец валять дурака.
— Тяжелый случай, — со вздохом сказал он. — У них — свои проблемы. Несчастный мальчик, хотя я вижу и элементы симуляции…
— Вы считаете, он придуривается? — спросил я со смутной надеждой получить утвердительный ответ. Если бы Герштейн определенно сказал «да», то это его «да» невольно распространилось бы и на меня, дало бы мне хоть какую-то уверенность… Но Герштейн молчал, уставясь косящими глазами куда-то в угол.
— Вам я скажу, — начал он тихим гнусавым голосом. — Сначала я думал, что его скрыли от армии. Какой из него солдат? Но я ошибся. Здесь не принято прятаться от армии, потому что есть возможность пройти альтернативную службу. А главное — этот парнишка ничего не хочет, ни учиться, ни жениться. Полное равнодушие к жизни! Бери его, веди куда хочешь, ему все равно. То, о чем болтает тетя Ильза, по-моему, бред сивой кобылы. На таком коротком промежутке времени расовый отбор не может вызвать деградации. Но массовые психозы, которые пережили в особенно тяжелой форме народы Германии и СССР, не остаются без последствий — близких и дальних. Да вы и сами, по книгам, по фильмам, должны знать, сколько у нас после войны было психопатов, алкоголиков, вообще странных. Франц же для меня пока что тайна, возможно, в детстве у него был психический срыв, возможно, наследственное. Лечить — только активной жизнью, принуждением к действию, чужой волей. Однако никто не хочет им заниматься. Он — «вещь в себе», по Канту. По-своему он не глуп, адекватен, все понимает, но некий жизненный импульс в нем завял на корню. Я пробую свои методы, но о результатах говорить пока рано. Надеюсь на Джильду. Есть сдвиги, но у нее тоже проблемы — муж без работы, болтается на стороне, двое деток.
Герштейн умолк, склонив свою огромную голову с курчавым венчиком седых волос и обширной плешью на макушке.
— Доктор, скажите честно, я — псих?
Он перевел на меня печальные, чуть навыкате глаза, пожал плечами.
— Я ведь вам, кажется, уже говорил, что мы все, абсолютно все, психи. Нормальные живут где-нибудь в глуши, в тайге, у моря-окияна, а мы, горожане, все с приветом. Плоды так называемой цивилизации. Но вы — если и псих, то тихий. С вами можно работать…
— Но если я, как вы говорите, «тихий», почему за мной такая слежка?
Доктор сонно взглянул на меня, поморщился.
— Не переживайте, голубчик, за мной тоже следят, — сказал он с обычной своей ухмылкой.
Я не понял, шутит он или всерьез.
— За вами?! Следят?! — воскликнул я. — Но почему?!
— А как вы думали? Нас, эмигрантов, оставить без надзора? Это было бы глупо с их стороны.
— Кого вы имеете в виду? Кто следит? Немцы или КГБ?
Читать дальше