Филимон Сергеев - Идущий от солнца

– Что случилось?! Ты устала. Хочешь, я налью тебе самогона?

– Нет, нет… Потом, спасибо. Я поела очень вкусного супа. Голова больше не кружится, но мне почему-то очень, очень плохо. Знаешь что, Ваня, после встречи с солнцем я прокручивала в мыслях свою распутную жизнь, построенную на деньгах и обмане, и мне стало жутко. Деньги развратили меня, озлобили. Сделали бесчувственной женщиной, только внешне похожей на человека. Ты понимаешь, что это такое?

– Догадываюсь.

– Это когда ты касаешься моей накаченной груди, а я абсолютно не ощущаю твоего прикосновения. Я словно игровой автомат: пока не определюсь, сколько в него вложили денег, мизинцем не пошевелю, слова ласкового из меня не выдавишь. И душа ледяная, и грудь, и в сердце камень. Ведь это чудовищно! Раньше я не была такой, и на любой прикол или улыбку реагировала сразу, от всей души. Ты понимаешь меня?

– Мне трудно понять, потому что деньги для меня не панацея. Да у меня их никогда и не было.

– Обними меня, Ваня. Ты спасение мое. Иди ко мне.

– Не торопись Вера. Впереди у нас вечность. Я уверен в этом. Мой родник подскажет нам, как это сделать. – Иван бросил сигарету в костер и, достав из-за голенища охотничий нож, отрезал от своей солнечной рубашки полоску материи. – Пусть эта лента, так же как и безрукавка, поможет тебе наладить связь с космосом. Сейчас это просто необходимо, потому что со стороны солнца идет самая настоящая месть.

– За что?

– За все, что натворил человек.

Тихо было вокруг, безветренно. Только костер изредка потрескивал догорающими углями да в глубине леса лениво стучал сонный дятел. Вера слышала, как бьется сердце Ивана, когда он выпрямлял пряди ее свалявшихся волос, вплетая в них золотистую ленту. Она видела его блаженное и ласковое от счастья лицо, и душа ее начинала забывать страх и тянуться к свету, к мудрости его воспаленных и очень добрых глаз, похожих на глаза актера Василия Шукшина, которого она любила с детства. «Где он был раньше, этот нежный до боли, ласковый философ? Рассудительный до мистики, до слез, до радости, восхищения… – размышляла она. – Рядом с ним жизнь становится совсем другой. Какой-то неразгаданной, зовущей к доброте. И ради Христа, пусть эта тайна живет не только в его сердце, но и в моем. Может, она изменит меня и мою расхристанную жизнь. Может быть, я больше никогда не вернусь в „элитный“ дом, к людям, обратившим меня в сексуальное рабство».

– Обними меня, Ваня, – опять тихо, почти шепотом сказала она. И на этот раз он не удержался и обнял ее своими таежными ручищами, похожими на крылья потревоженного токующего глухаря.

– неожиданно продекламировал он прямо ей в губы, и руки его еще больше задрожали от ощущения ее гибкого тела, от какой-то удивительной неги ее взволнованных заплаканных глаз и близости совсем еще школьной подростковой косы, в которую он с такой любовью вплел солнечную ленту.

– Ты вечность моя, так же как и солнце, и луна, и звезды. – тихо сказал он и, еще крепче обняв Веру, тоже вдруг прослезился. – Верушка, ты должна очистить свою душу здесь, на земле, и, по-моему, место, куда мы идем с тобой, самое благоприятное для твоего очищения. Очиститься тебе просто необходимо. Иначе чувство страха начнет расти. И если с тобой что-нибудь случится, то ты попадешь обратно на землю только через миллионы лет и совсем к другим людям. Возможно, эти люди будут намного опаснее и страшнее тех людей, с которыми тебе пришлось встретиться в этой жизни. Поэтому, радость моя, наслаждайся тем, что дал нам Создатель сию минуту. Это я понял еще в тюрьме, в специзоляторе, когда в мою камеру подселили умалишенных и очень богатых людей, у которых вместо сердца были вшиты электронные заменители. Тогда я понял, что такое свобода и улыбка человека, протягивающего тебе надежную дружескую руку, а не руку сумасшедшего, в путаных словах которого всегда присутствуют разукрашенная ложь и беда. Я и взаимность людей стал понимать только в тюрьме, и совесть их, и честь, и сострадание, а главное – красоту природы, которая в зоне отсутствует.

Вера слушала Ивана и была потрясена тем, что обо всем этом ей говорит не какой-то психолог, продвинутый или просвещенный профессор астрономии, а изнуренный российскими тюрьмами зэк с большим стажем, по невероятной иронии судьбы ставший изгоем на той земле, где родился, вырос, и которую любит искренне, самозабвенно.