Эдуардо Мендоса - Город чудес

– Итак, молодой человек, вы работаете на строительстве выставки? Верно? Прелестно, прелестно, – говорил сеньор Браулио, когда Онофре Боувила вручил ему плату за первую неделю. – Я убежден и, поверьте, тут же сказал об этом моей супруге – она не даст мне солгать, – что выставка, с Божьего благословения, послужит тому, чтобы Барселона заняла достойное место, которое ей по праву принадлежит, – добавил хозяин.

– Вполне с вами согласен, сеньор Браулио, – ответил Онофре.

Кроме сеньора Браулио и его жены, сеньоры Агаты, Дельфины и Вельзевула, Онофре со временем познакомился с остальными обитателями тесного мирка пансиона. Постояльцев было иногда восемь, иногда девять, а иной раз и десять человек – день на день не приходился. Из них постоянных было только четверо: сам Онофре, ушедший на покой священник, к которому все почтительно обращались мосен [23]Бисансио, гадалка на картах по имени Микаэла Кастро и цирюльник, оборудовавший свою мастерскую в вестибюле пансиона, – жильцы звали его просто Мариано. Это был тучный, полнокровный человек с гнилым, скверным нутром, однако обходительный и приятный в общении, к тому же неутомимый балаболка. Может быть, именно поэтому он стал одним из первых, с кем у Онофре установились приятельские отношения. Цирюльник рассказал ему, что обучился профессии на службе в армии, потом работал по контракту в нескольких парикмахерских Барселоны, пока, ввиду предстоящей женитьбы на маникюрше, не возжелал преуспеть на этом поприще самостоятельно и не открыл собственного дела.

– Свадьба так и не состоялась, – рассказывал он. – Незадолго до нашей помолвки она ни с того ни с сего вдруг разрыдалась.

Он, естественно, поинтересовался причиной. Невеста ответила, что какое-то время у нее была связь с одним сеньором. Тот ею сильно увлекся, засыпал подарками, говорил нежные слова, даже пообещал квартиру, и она, не устояв перед таким натиском и сердечным к ней расположением, уступила, а сейчас раскаивается и, само собой разумеется, не может выйти замуж, не поставив его в известность о своем предательстве. Мариано оторопел от неожиданности.

– Но сколько все это продолжалось? – только и смог вымолвить он.

Цирюльник хотел знать конкретно, длилось ли это всего несколько дней или много месяцев, а может быть, и лет. Именно эта подробность казалось ему самой важной. Маникюрша так и не открыла своей страшной тайны – она была слишком взволнована, не понимала, о чем ее спрашивают, лишь твердила в ответ:

– Как я несчастна! Боже мой, как я несчастна!

Потом цирюльник хлопотал, чтобы она вернула обручальное кольцо, подаренное ей на помолвку. Та отказывалась, но адвокат, к которому он обратился, не посоветовал ему подавать в суд, поскольку дело было заведомо проигрышным.

– Вы ничего не добьетесь, – заявил он.

Теперь, вспоминая эту историю по прошествии стольких лет, цирюльник был рад случившемуся.

– Женщины – неисчерпаемый источник трат, от них одни неприятности, – мрачно повторял он. Напротив, о своих профессиональных обязанностях он всегда говорил с большим воодушевлением.

– Я тогда работал в парикмахерской Раваля, – рассказывал он в другой раз. – И вдруг слышу какой-то грохот на улице. Конечно, выглядываю и спрашиваю: что происходит? Откуда такой шум? И вижу у входа целый батальон солдат верхом на лошадях. Тут спешивается адъютант и входит в цирюльню: я как сейчас слышу звон его шпор о каменные плиты. Ладно, он на меня смотрит и спрашивает: «Хозяин здесь?» А я ему: «Нет, он вышел». Он опять: «А кто может постричь волосы?» Я отвечаю: «Ваш покорный слуга, садитесь, ваша милость. «Это не мне, – говорит он, – а моему генералу Коста-и-Гассолу». Представляешь? Нет, ты слишком мал и не можешь его помнить. В то время ты еще не родился. Ну так вот, это был прославленный карлистский генерал, известный своим мужеством и дикой жестокостью. До сих пор помнят, как он с горсткой солдат взял с налета Тортосу и приказал расстрелять половину населения города. Потом его самого расстрелял Эспартеро, тоже великий человек. Если хочешь знать мое мнение, они друг друга стоили, но политика здесь ни при чем, я в это дело не вмешиваюсь. Да, о чем это я? Ага, значит, входит Коста-и-Гассол собственной персоной, увешанный с ног до головы медалями, садится на стул, смотрит на меня и говорит: «Голова и борода». И я, натурально обделавшись от страха, говорю ему: «К вашим услугам, ваше благородие». Ну потом, понятно, стригу, брею – в общем делаю все как надо, а когда заканчиваю, он у меня и спрашивает: «Сколько это стоит?» А я: «Для вас – бесплатно, мой генерал». Он все забирает и уходит.