Антония Байетт: Литературное сырьё

Нечего удивляться тому, что начинающие литераторы сразу же решили сделать его персонажем своих сочинений. Время спустя в рассказах, которые разбирали на занятиях, стали появляться всё более и более тщательные описания его постельного белья, плиты, и шума, с каким ветер наваливался на стены фургончика. То и дело, словно соревнуясь в достоверности, появлялись из-под их пера изображения его обнажённого тела. У «бессердечных мерзавцев» или у «жалких слюнтяев» (в зависимости от воззрений авторши) на груди проступали заросли, проволочки, мягкий лисий подшёрсток или щетинисто-рыжеватая, словно собачья, шесть. Вслед за несколькими описаниями «яростного проникновения» и «лобковых соударений» наступил спад — как в личной жизни, так и в искусстве. Джек прекратил даже изредка приглашать на свой раскладной диван женщин из семинара, перестал даже время от времени разговаривать с ними по отдельности или выделять какую-то среди прочих. Тема секса в фургончике была исчерпана и больше не возникала. Девушка, дежурившая у калитки, перешла в студию керамики и, перенеся свои привязанности на другой объект, предалась изготовлению декоративных подставок в виде коренастых дорических колонн; на обжиг они уходили в потёках белёсой глазури. Когда легенды о похождениях Джека выдохлись, он сделался для учеников таинственным и авторитетным, к собственному удовольствию. По воскресеньям к нему наведывалась барменша из паба «Парик и перья». Он не сумел бы изобразить в слове продолжительные оргазмы, в которых причудливо чередовались стаккато и легато. Эта беспомощность слова раззадоривала его, наполняла ребячьим восторгом.

Однажды вечером, накануне занятий Джек уединился у барной стойки в «Парике и перьях», изучая отданные ему на суд «шедевры». Итак, Мартин Веприк с воодушевлением первооткрывателя описывает диковинную пытку: каратель наматывает кишки своей жертвы на жердь. Этот человек не умеет писать — может, и к лучшему? Он не скупится на слова «омерзительный», «душераздирающий» — но при этом читатель, по вполне понятной причине, не видит ни вывороченных потрохов, ни орудия пытки, ни выражений лиц карателя и жертвы. Джеку думалось: даже если Мартин получает удовольствие от описывания этих сцен (что не исключено), читатель вряд ли об этом догадается. Более благосклонно Джек отнёсся к фантасмагории Бобби Маклемеха. Здесь тоже описывалась пытка. На этот раз роль жертвы была уготована инструктору по вождению. Цепь событий впечатляла: чтобы отомстить обидчику, злоумышленник пускал в ход наручники, выводил из строя тормоза, убирал дорожные знаки, предупреждавшие о зыбучих песках. Притом злодей имел железное алиби и внешне был совсем не конфликтен. Джек вспомнил, как однажды нашёл у Маклемеха филигранные, ослепительные предложения, предложения, которые западали в память. Но вот незадача, первое из них он вскоре отыскал у Патриции Хайсмит, а второе, по чистой случайности, у Уилки Коллинза. Плагиат он развенчал, как ему показалось, весьма изящно. Подчёркнул заимствованные места, написал на полях ехидно: «Я всегда говорил, что надо зачитываться и проникаться хорошими авторами, чтобы хорошо писать самому. Но не надо переходить в фазу плагиата». Маклемех был педантичный человек, с бледной, словно мучнистой кожей, прятавшийся за круглыми очками. (Кстати, его излюбленный персонаж был благородно бледен, изящен и носил очки, чтоб никто не прочитал мысли по глазам!) Бобби невозмутимо заметил, что и в первом и во втором случае плагиат отнюдь не сознательный — так, проделки памяти. К сожалению, после того случая, находя фразу чересчур элегантную, Джек всегда начинал подозревать плагиат.

Наконец очередь дошла до рассказа «Как мы начищали кухонную плиту». Автором была Цецилия Фокс, новенькая. Текст написан от руки, даже не шариковой, а перьевой ручкой. Работе предшествовала небольшая самокритичная записка.

«Вы попросили писать о том, что мы „хорошо знаем“. И я попробовала. К сожалению, со временем в памяти образовались бреши. Однако я искренне надеюсь на Ваше снисхождение. Возможно, итог моих усилий не впечатлит Вас, но упражнение оказалось для меня приятным».

Как странно подумать о занятиях, что были когда-то частью нашей жизни, настолько же от неё неотъемлемыми, как ночной сон, как утреннее пробуждение. В моём теперешнем возрасте они вдруг возвращаются ко мне в своей условной метафизической сущности, эти давние-предавние движения проворных пальцев, этот лёгкий, без оглядки на поясницу, наклон спины над работой. Тогда как сегодняшняя данность — не подвластные пальцам пластиковые обёртки, загадочные огоньки на панели управления микроволновок — начинает казаться всего лишь покровами и завесами.