Ежи Пильх - Зуза, или Время воздержания

Впереди у нас была вечность, и это было хорошо. Тесть старательно избегал разговоров «о всякой ерунде». О вечности, о старости, о смерти. А если все-таки звучали какие-то предположения или замечания на сей счет, злился и замыкался в себе. Его стратегия строилась на отмене будущего, которое маячило где-то на горизонте. А вдруг не наступит? Вдруг жизнь, какая ни на есть, не оборвется? Вдруг старость окажется излечимой?

Иной раз тесть вынужденно (положение обязывало) демонстрировал гордыню. Например, отказался поставить на дачном участке сортир, то есть сооружение, с которого — и, кстати, абсолютно правильно — на польской земле начинаются любые строительные работы. «Прошу прощения, пан директор, а куда вы в случае чего?..» — «В кустики, как тысячи моих предков», — надменно ответил тесть. И в душе добавил, что намерен провести здесь «остаток вечности», однако развивать мысль не стал — поставил работягу на место, и хватит.

Между тем жизнь ускоряла свой ход, а уж когда ход ускоряется, ничем хорошим это не заканчивается. Ни для меня и ни для кого.

Встречаться с ровесником было не принято. В те времена комбинации: он моложе, она старше, он ниже, она выше — были не в моде. Прятаться? Why not [11] Почему бы и нет? (англ.). ? Неисповедимы эротические фантазии юных дам. Кстати, без тактильного контакта она — в отличие от него — вполне могла обойтись. Однако она была покладиста. Можно сказать, согласилась выйти за него замуж из вежливости.

Нулла жила буквально в двух шагах от школы, на улице Дзержинского. Сто, если не двести раз я собирался написать повесть под названием «Любовь на улице Дзержинского» — наконец час настал. Пора, начинаю.

История должна завершиться разрывом. Этого требует сюжетное правдоподобие. Обоим надлежит к окончанию школы друг дружкой насытиться и… пока-пока, разбежались. Воспоминания о первом поцелуе смутны и неприятны. Пустяк, но трещинка появилась. Когда тебе шестнадцать, ты строишь возвышенные планы на всю жизнь; нерушимость их, правда, нулевая, но ведь юность закончится нескоро. Тебе шестнадцать лет — да, это юность, но и в двадцать шесть тебе по-прежнему шестнадцать, и в тридцать шесть, сорок шесть, пятьдесят шесть… и в шестьдесят шесть тебе те же шестнадцать. Остаток жизни ужасно короток — так уж заведено природой. Вдобавок одолевает скука и на все говоришь «нет».

Штука в том, что сами они не говорили «да». За них «да» говорили все вокруг, они пребывали в так называемой атмосфере благожелательности. Никто не препятствовал, все одобряли. А ведь пуритане с южных окраин должны бы вознегодовать. Красная невеста? Любая другая, какая угодно: белая, черная, желтая — любая лучше! Иное дело, что их случай был не первый: несколько разноцветных невест (нет, чтоб сменить окраску!) дозволили диким и незрелым пуританам себя похитить; кстати, пуритане эти отнюдь не по-пуритански делали с ними, что хотели. Срам? Да еще какой! А вот для идеологических разногласий почвы не было. Будущие тесть с тещей верили в диалектический материализм и существование Бога ставили под сомнение, хотя и без особой уверенности. А мои отец и мать без особой уверенности в Бога верили. Серьезного отношения к этим проблемам от них никто не ждал: слишком еще были молоды. У тех и других родителей имелись свои правила, но соблюдали они их не слишком строго. Ну как сражаться за принципы, которые знаешь только по верхам? Мои предки были «за», поскольку считали, что в случае чего тесть поможет. Тесть с тещей были «за», поскольку полагали, что сваты будут на их помощь рассчитывать, и это поднимало их в собственных глазах. Предки были «за», поскольку иметь связи в партийных кругах считалось хорошим тоном. В общем, мы с Нуллой могли делать все, кроме того, чего нам больше всего хотелось.

Нуллина мать, особа проницательная, накрывала нас столько раз, что сама удивлялась, если никого не заставала дома. Она работала в школе по соседству, и ни для кого не составляло секрета, что то и дело забегает домой. И что? Ничего. Секс стоил таких конфузов. Самый что ни на есть настоящий секс с настоящей женщиной. Не было нужды убивать время на воображаемые груди и бедра. Все было под рукой.

Два раза нас застукал Нуллин отец, а застукав, делал вид, будто ничего не заподозрил, чтобы, упаси бог, нас не смутить, чтобы, упаси бог, мы не передумали. В былые времена целые тома посвящались надрывному живописанию трагических судеб любовников, которым не дано соединиться. Современные авторы заверяют: «Никаких трагедий, довольно». Трахайтесь!