Виктория Платова - Bye-bye, baby!..

– Терпимо. А у тебя?

– Тоже ничего. – Это было откровенное вранье, но Сардик, по старинной русской традиции, решил не выносить сор из избы.

– Выставляешься?

– Бывает.

– Продаешься?

– Случается.

– Дорого платят?

– Местами.

– Я слыхал, что в Тюбингене одного нашего купили за 230 тысяч ойро.

Уж так и сказал – «ойро» вместо «евро»; должно быть, именно так выглядит название денежной единицы в земле Рейнланд-Пфальц. Тюбингенский миф дошел идо Ужа. И даже подорожал на восемьдесят тысяч. А в следующий раз будет миллион. Что ж, большому кораблю – большое плавание.

– А я слыхал, что за сто пятьдесят. – Сардик произнес это вовсе не из-за того, чтобы восстановить историческую справедливость, а из-за того, чтобы показать Ужу: мы в туманном Питере тоже держим руку на пульсе.

Сто пятьдесят тоже неплохо. Den Kopf verlieren! 10Это была не твоя работа? – мелко сыронизировал Уж.

– Вряд ли, – парировал Сардик. – Может, твоя?

Уж ответил не сразу. Крупными глотками он осушил поллитровый бокал с пивом, демонстративно отрыгнул и уставился на Сардика немигающим взглядом.

– Куда мне, старичок. Я давно отошел от дел.

Больше не пишешь? – Поверить в то, что «Уж не пишет», было невозможно, и Сардик недоверчиво усмехнулся.

Живописью это не назовешь. Так, лабуда. Портреты официальных лиц. Их жен, детей и собак. Собаки получаются лучше всего. Немцы – тупые животные. Zugtiere 11. – Акцент Ужа стал еще более ощутимым. – Я там женился, между прочим.

– На тупом животном?

Генау 12. На корове. Симментальской.

Уж полез во внутренний карман пиджака и вынул тонкую пачку фотографий: женщины лет тридцати, типичной немки с круглым лицом и круглыми глазами («моя корова»), пухлого диатезного младенца («мой киндер»), двухэтажного, облицованного камнем дома с клумбой на переднем плане («мой хауз»), новенького «Мерседеса» цвета «мокрый асфальт» («мой ваген»). Было еще несколько снимков – Уж без коровы и киндера, но в компании жизнерадостных и почему-то потных бюргеров. На всех этих снимках Уж занимал одно и то же место – крайнее слева или крайнее справа.

Времена меняются, меланхолично думал Сардик, вполуха слушая, как Уж поносит пригревшую его Германию, вот ты уже и не центровой.

– Хреново там, да? – из вежливости спросил он.

– Душно. Как есть воздуху не хватает. И скука смертная. Тоска.

– Что же ты там сидишь? Возвращайся.

– В Рашку? Э-э, нет. В Рашку – ни за что. Лучше там, с коровой.

– Тебе виднее…

– Слушай, старичок… А Галка-Соловей как там?

Жива? Не спилась еще? А то я ей звоню, а меня все время посылают. Неизвестные мне люди.

Лет шесть назад Галка-Соловей была их с Ужом натурщицей. Сардик даже попытался влюбиться в нее, как обычно – без всякой надежды на взаимность. Дохлый номер – дружеские поцелуи при встрече и прощании, дружеское похлопывание по щеке: ничего другого Сардику не обламывалось. Уж – тот срывал весь банк, включая бесплатные ночи и совершенно бесплатную любовь. Все женщины, очутившись в компании Сардика и Ужа, как правило, выбирали Ужа. А в компании Сардика и кого-то другого – выбирали кого-то другого. Конечно, у Сардика были женщины, но все истории с ними оказывались случайными и необязательными, они не имели сколько-нибудь серьезного продолжения и напоминали перекус в кафе быстрого питания (в лучшем случае). А в худшем – у Сардика создавалось впечатление, что он перебивается крохами с чужого стола. И это при том, что он не был уродом. Скорее – красавцем с тонким восточным лицом и пышными иссиня-черными волосами, которые вот уже добрый десяток лет собирались в хвост. С Сардика было впору иконы писать, не то что с битого оспой Ужа. К тому же голова его так и светилась проплешинами – а вот поди ж ты, женщины были от него без ума, женщины у него не переводились. «Все дело в харизме, старичок, – говаривал Уж, смазывая йодом царапины, остававшиеся после выяснения отношений с очередной влюбленной кошкой. – Бабы клюют на харизму и больше ни на что. У меня ее хоть жопой ешь, а у тебя – не сложилось».

Не сложилось, точно. Генау. Как и со всем остальным.

– …Ну ты вспомнил, друг! Галка-Соловей уже три года, как в Штатах. Нашла себе какого-то фермера, родила двойню и живет счастливо.

– Вот сука! – искренне возмутился Уж. – Продала родину за арахисовое масло! А Машка-Каланча?..

– Машка в Швеции.

– Тоже замуж вышла?

– Вроде того.

– А Верка-Герпес? – Уж понизил голос до трагического шепота. – И она сбежала? Как крыса с тонущего корабля…