Николай Никонов - Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина

Самый большой или самый малый ее герой в Александровском парке у краснокровавой стены Кремля, под Вечным огнем, в могиле Неизвестного солдата. «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен». Запоздалая дань вечной памяти. Кто теперь уж приходит сюда… Кипит вавилонскою жизнью нескончаемая столица. Хоронят время башенные часы, и по-прежнему еще нелепо, только теперь безжизненнее, торчит пирамида на этой площади, из которой и мертвый Антихрист убегал из Москвы. А второй (или первый?) герой битвы под Москвой не взял себе, кажется, за эту победу ничего. Это был Сталин. Историки же, кстати, приписывают победу под Москвой только Жукову. Жуков. Жуков. Жуков… Жуков… А не тот солдат у стены… И не тот, кто отвечал за все… И не считается как бы, что Москву отстояли сотни тысяч павших здесь и уже безвестных героев, положивших к изножию Победы самое дорогое, что было у них, — свою жизнь… Никто уже теперь не знает, что здесь родились первые и безвестные тогда Матросовы… Здесь родилась наконец умеющая побеждать Новая армия. Здесь родилась Гвардия. Здесь родились новые отчаянные и умелые полководцы.

А Жуков… Он был награжден, как и Сталин, только медалью «За оборону Москвы». Медаль эта давала позже право на квартиру и московскую прописку. Право это получил и Жуков, награжденный к тому же Сталиным большой двухэтажной дачей в Подмосковье.

Никогда еще миллионы не были обязаны единицам столь многим.

Уинстон Черчилль

Как бы там ни было, оборона под Москвой, оборона отчаявшихся и знавших, что отступать некуда, войдет в века. Была ли то победа измученных, озадаченных поражениями, победа превосходившей противника армии, победа москвичей и москвичек, кому досталась первая массовая бронзовая медаль, победа прославленных генералов, ставших вскоре один за другим маршалами Советского Союза, или победа «гениального полководца всех времен народов», как именовался тогда невзрачный, спокойно-властный человек с загадочными, хищно желтеющими глазами? Или, а почему бы и нет, победа и тех, кто с пулеметами на изготовку стоял позади сражающихся на передовой, чтобы отнять и саму мысль об отступлении и сдаче Москвы?

Революция в России, вся свершенная страшнейшим насилием, во многом напоминала эту оборону..

Незадолго до дней, когда первого ли, второго ли антиапостола Антихриста стащат с постамента на одноименной площади и не то бронзовую, не то чугунную отливку этого дьявола стыдливо спрячут во дворе портала на Лубянке, автор этих строк ходил по весенней Москве (а жил в прославленной и прослушиваемой со сталинских времен гостинице, знакомой всем по водочной наклейке), просто гулял, дышал свежим хорошим московским воздухом. Был мокрый март, стояла влажная весна с галочьим «кьяком» и голубиным воркованьем, с хриплым карканьем вздорных ворон над кремлевским холмом. Ночью выпал белейший неспорый снег, и, любуясь им, по-детски восторженно дыша, почти счастливый от этого запаха, автор дошел до площади Дзержинского и тут увидел его САМОГО. Возвышаясь столпом, подобный не то Мефистофелю в шинели, не то инквизитору Торквемаде, стоял этот главный палач России, якобинец русской революции, якобы поляк и якобы великий человеколюбец. А ведь людоеда тоже можно назвать человеколюбцем? И вот здесь открылось главное: половина его лица была снежно-мертвенно белой от нестаявшего снега, другая — дьявольски угольно-черной. Так выступила суть истинной сущности первого слуги Антихриста. Впрочем, выступила она и в нем самом — незадолго до исчезновения Феликс Эдмундович Дзержинский обрел жуткую, неподвижную сатанинскую маску — и вот эта маска была допроявлена…

А когда автор, вдоволь наглядевшись на чугунное привидение и возбудив, конечно, охранное любопытство, недоумение (?) всех наблюдавших тогда (и теперь?) за страшной площадью, пошел назад, к гостинице, опять наслаждаясь свободой, чистым прихлынувшим теплом и московским кротко синеющим небом, небом без грехов и горя, небом, где не было и не могло быть никаких революций, он опять столкнулся с невольной аллегорией, подаренной ему ушедшей ветренно-снежной ночью. На бульваре-проспекте по левую руку от входа в сквер совсем не парадно, облокотись, стоял кудлатый Карл Маркс — работа скульптора-апологе-та Кербеля, — и этот Маркс п л акал! — слезы не в три, а в пять ручьев лились из его глазниц. И автор подумал, вглядываясь в бездарное это творение: вот если б убрать у скульптурного Марксова лица привычные власы и бороду, из Маркса бы выглянул сам Антихрист-Ленин. Все было просто для этих творцов, ваявших за дикие деньги вождей и «учителей» всему неоглядному человечеству.