Унён Чон - Прощай, цирк

— Родина… — не договорив, он задумался.

— И вы едете в Японию? Но почему в Японию…

— Знаете, в Корее я мечтал обрести родину. Разумеется, непростая ситуация в семье вынуждала меня отправиться на заработки, но дело было не только в этом… Как вы могли догадаться, я страстно увлечен историей Пархэ. Но ее версия, которую я изучал в Китае, сильно отличается от той, что преподают здесь. Я задумался: кто же прав? Кому на самом деле принадлежит историческое наследие Пархэ? И еще мне хотелось понять: а кто же я…

— Ну и как, поняли? — спросил я с интересом.

— Нет, мне так и не удалось разобраться. Все, что я понял: я здесь, нравится мне это или нет, чужак, дешевая рабочая сила.

Мне хотелось ответить ему хоть что-нибудь. Но я подумал, что лучше промолчать, чем сказать банальность. Водя по песку пальцем, я ждал продолжения его рассказа.

— Интересно, а они осознают, чем рискуют?

Мужчина, подняв голову, посмотрел на плот. На нем несколько людей крепили доски к кабинке. Эти самые люди приняли решение отправиться в столь опасное плавание. Если бы я оказался на их месте, смог бы я пренебречь опасностью? В моих глазах они выглядели безрассудными дураками, которые напрасно выкладывались ради осуществления нелепой авантюры.

— Я поеду нелегально. Я знаю, как лучше всего добраться до Японии. Может быть, там я открою секрет, как экспедиции из Пархэ достигали японских берегов. А выяснив правду, останусь там навсегда. Не хочу жить в Китае как представитель этнического меньшинства, а здесь — как чужак.

— …

— У меня такое ощущение, что первое действие циркового представления подходит к концу. Пора остановиться. Я имею в виду все эти трюки. — Он с громким смехом подхватил с земли камешек и бросил его в море.

Камешек пролетел над водой, несколько раз касаясь ее поверхности, отчего по прозрачной глади разбегались круги, а потом скрылся в глубине. Мы еще долго сидели рядом, и только когда солнце село, поднялись на ноги. Перед тем, как мы расстались, он протянул мне конверт. Я должен был передать его Чжомсуни. Он сказал, что это его последняя просьба.

Пожав друг другу руки, мы разошлись. В его рукопожатии чувствовалась решимость. Но почему-то мне виделась в ней некая обреченность. Засунув руки в карманы, наклонив набок голову, он шагал в сторону от меня, а я смотрел ему вслед, пока его силуэт не растворился в темном переулке.

Всматриваясь в пустоту переулка, я вдруг вспомнил девушку. Девушка. Я совсем забыл про нее. Пока искал ее по просьбе брата, вместе с братом, пока терпел его капризы и выходки, я напрочь забыл о ее существовании. Возможно, на самом деле человеком, которого я так упорно пытался найти, была вовсе не она, возможно, им как раз и был мой брат.

Я подумал, что она, скорее всего, умерла. Умерла — замерзла на холодном ветру у обочины дороги или напоролась на нож в темном переулке и лежит теперь в каком-нибудь морге, потому что никто не смог ее опознать. Потом ее, как неопознанный труп, отправят в университетскую больницу или исследовательский центр, где ее тело вскроют и разрежут на мелкие кусочки. Затем разобранные таким образом кости и плоть снова соберут в одном месте и кремируют. Я представил себе, как она, преобразившаяся в горстку пепла, ловит порыв ветра и растворяется в воздухе.

Я подумал, что было бы даже лучше, если бы она умерла. Ей бы понравилось жить в памяти, как живет мама, покоящаяся под лагерстремией. Что до меня, то я уже давно похоронил ее в море. Я похоронил ее образ — она стоит под лагерстремией, бриз играет длинными распущенными волосами, — ее теплый и нежный голос, утешавший меня и брата. Я похоронил ее дрожащий, словно весенний цветок на ветру, смех. Наконец, я похоронил ее саму — без остатка, отдав морю даже ощущение тепла ее рук.

Внезапно я осознал, что и брат тоже в душе попрощался с ней. Видимо, он и сам понял, что сможет жить, только когда сотрет ее образ из своей памяти. Я вглядывался в темноту, плотно, до скрежета, сжав зубы. Она умерла. Даже если не умерла — умрет.

Все вокруг сияло белизной. Во дворе висело свежевыстиранное белье. Белоснежные простыни, пододеяльники, наволочки весело развевались на ветру. Рядышком стояла мама: она тщательно растряхивала белье, чтобы складки разгладились, и развешивала его на веревках. Из-за ее спины выглядывали березы — строгие блюстители чистоты. Их сочные зеленые листья, сверкавшие на солнце, казалось, так и просились на ладонь…