Меир Шалев - Как несколько дней…

Он не такой сильный, как его отец, — с Моше Рабиновичем мало кто может сравниться, — но унаследовал от него некоторые черты, и, как это не раз случается с отцом и сыном, глядя на него, не скажешь, то ли сын — улучшенный вариант отца, то ли, наоборот, его слабое подобие. Одед был одним из лучших в деревне по пережиманию рук, но поднять знаменитый валун Моше ему не удавалось. Он пробовал и так, и эдак, а когда стали раздаваться смешки, перенес свои попытки на ночь, перед тем, как выезжал с цистерной.

Как-то раз шейнфельдовский работник увидел его за этим занятием и спросил, что он пытается сделать.

— Хочу поднять этот камень, — сказал Одед.

— Человек не может поднять такой камень, — сказал Ненаше.

Одед показал ему выцветшую надпись, сделанную когда-то его матерью, но поскольку способность Ненаше к подражанию не распространялась на чтение, а выдать свой секрет итальянский пленный боялся, то он тут же бросился к Якову и спросил, что там написано.

Яков продекламировал ему фразу, которую каждый человек в деревне знал на память: «Тут живет Моше Рабинович, который поднял меня с земли», — и Ненаше загорелся и заявил, что коли так, то он тоже поднимет этот валун.

— Ничего у тебя не получится, — сказал Яков. — Многие уже пытались, и все осрамились.

Ненаше вернулся к валуну, сделал несколько попыток и осрамился тоже, но это не повлияло на его хорошее настроение. Его новая жизнь уже даровала ему ежедневную крестьянскую рутину, и теперь он добавил к ней также ежедневные попытки поднять валун Рабиновича. Каждое утро, вставая, он выпивал сырое яйцо и чашку цикория, надевал рабочую одежду и выходил в поле, а в полдень облачался в кухонный наряд, сшитый из старых Ривкиных платьев, повязывал передник и варил обед. После полудня он снова переодевался в рабочую одежду и работал во дворе, а перед вечером выпивал еще одно сырое яйцо, в очередной раз шел к валуну и терпел очередное поражение.

Медленно-медленно, исподволь, втирался Ненаше в жизнь Якова.

— Я вижу, тебе не очень нравится еда, которую я готовлю, — с сожалением сказал он однажды, когда Яков оставил тарелку почти нетронутой.

— Это очень хорошая еда, — сказал Яков, — но это еда для итальянцев. Люди привыкают к той еде, которую ели когда-то дома.

Ненаше пошел к Ализе Папиш и попросил у нее разрешения посмотреть на нее, когда она готовит, и уже на следующий день зарезал курицу и приготовил Якову бульон, в котором плавали душистые золотые капли, размял картошку с жареным луком, сметаной и веточками укропа и насыпал в тарелку крупную соль.

Яков ел и блаженствовал, а после еды Ненаше накапал на свои большие ладони несколько капель зеленого масла, велел своему хозяину снять рубашку и промассировал ему плечи и затылок.

— У тебя между плечами тело очень твердое, Шейнфельд, — заметил он. — Может, какая-то женщина не отвечает тебе взаимностью?

Задетое самолюбие, свойственное разочарованным мужчинам, не склоняло Якова к откровенности, и Ненаше прекратил свои расспросы. Но несколько недель спустя, нарезая тесто для креплэх [66] Креплэх ( идиш ) — суповые варенички (пельмешки) с мясом, имеют треугольную форму в честь трех праотцев. , он вдруг спросил самым невинным тоном:

— Как, ты сказал, зовут человека, который поднял этот камень?

— Я тебе уже говорил — его зовут Моше Рабинович, — ответил Яков, — и это написано на камне.

Он рассердился, потому что почувствовал на себе проницательный взгляд итальянца.

— У него в коровнике я видел женщину, которая сидит там и пьет граппу.

Яков промолчал.

— Кто эта женщина?

— Это Юдит, которая работает у Рабиновича, — сказал Яков и, хотя напряженно ждал этого вопроса, не сумел скрыть дрожь, которую вопрос и ответ придали его голосу.

— Я никогда не видел, чтобы в этой стране пили граппу, — сказал Ненаше. — Где она ее достает?

— Глоберман ей приносит.

— Почему это Сойхер приносит ей граппу, Шейнфельд? Почему не ты?

Яков молчал.

— И еще я видел у нее маленького мальчика, — продолжал Ненаше. — Он каждый день приходит посмотреть, как мне не удается поднять валун его отца.

— Это не его отец! — воскликнул Яков и тут же понял, что допустил роковую ошибку.

— А кто его отец?

— Это не твое дело, — сказал Яков.

— Этот ребенок выгладит так, как будто сам еще не решил, на кого он похож.

Яков молчал.

— Я чувствую здесь рану, — сказал Ненаше. — Я могу тебе помочь.

— Мне не нужна твоя помощь, — сказал Яков и вдруг, не веря собственным ушам, услышал, что произносит: — Что бы там ни было, в конце концов она все равно будет моя.