Сергей Алексеев - Узел - повести и рассказы

— Ну правда, мои! — Боб пришел в себя окончательно. — А в чем дело? Я, может быть, общественный порядок нарушил? Не мог нарушить. Пьяный был, не отпираюсь, а порядка не нарушал. Не! Закон.

Милиционер отлучился звонить в кассу, где Боб получал вчера деньги, а обескураженный отдыхающий сидел на привинченном табурете, скреб макушку и горестно размышлял: «Как это я сюда попал? Где ж мужики подевались? А! Наверное, в других камерах сидят. Стоп. А вдруг я и правда порядок нарушил? Может, я женщину какую обидел?.. Ох! Хоть кого, но только не женщину!»

Вернулся милиционер и сказал, что с деньгами разобрались, но Бобу все равно полагается десять суток.

— За что?! — изумился он. Милиционер загибал пальцы и считал:

— Кричал в пельменной и выражался нецензурно в адрес города Красноярска…

— И за это — десять суток! — опешил Боб.

— Потом грозился взорвать все торговые точки и вообще весь город, — продолжал милиционер. — Затем говорил, что утопишь в бадье с водкой директора винзавода. Было?

— Не помню. А вообще бы утопил… — сказал Боб и потрогал ноющий затылок.

— Вот видишь, говорил, значит. А еще спрашиваешь — за что, — заключил милиционер и добавил: — жаль, что твои товарищи убежали…

Теперь Боба каждое утро выводили подметать широкие красноярские тротуары. Он со своей участью смирился и даже торжествовал: так и денежки целыми останутся. Все равно пропил бы или украли.

Однажды к Бобу подошел тот самый милиционер и спросил, как он поживает.

— А хорошо! — довольно улыбнулся Боб. — Трудовое воспитание, знаю-знаю. Вот кормят плохо, овсянка…

— Ты же привычный, — сказал милиционер. — Стерпишь. А торговые точки не собираешься больше взрывать?

— Не! Больше не хочу, — заулыбался Боб.

— А я бы взорвал, — серьезно сказал милиционер и ушел.

Срок подходил к концу, и хорошее настроение у Боба росло. Его отпустили в магазин, где он купил себе пару костюмов, пальто, в общем, оделся с ног до головы. И если бы не стрижка «под нуль», обязательная для суточников, Боб выглядел бы прилично. А так сшибал на только что освободившегося заключенного. В последний день к Борису снова подошел тот милиционер и протянул ему золотой ремешок от своей парадной фуражки.

— Носи, — сказал он, — да больше не попадайся.

— Нет! — поклялся Боб. — Пить бросил! Хватит. Так что не волнуйтесь.

С тем и покинул он «санаторий», как называли бичи милицию.

Средство передвижения Боб выбирал в зависимости от времени года. Осенью — только на самолетах, зимой — на поездах, ну а весной — на чем попало. После непредвиденной задержки на десять суток Боб катил в Красноярский аэропорт. Самолетный гул и вокзальная суета подействовали на него окрыляюще. Ему захотелось тут же покинуть ненавистный город, но когда Боб протолкался к кассе, где ему порядком помяли новое пальто и брюки, то обнаружилось, что сидеть в порту Бобу придется дня три-четыре. Его фамилию записали в какой-то драной тетради и сказали, что подходить и отмечаться надо через каждые два часа. Кто не отметился — автоматически из очереди выбыл. Боб сначала разозлился на такую дурацкую систему и хотел предложить свой способ записи в очередь, но гражданин в буром пальто и такой же папахе оглядел Боба и строго сказал:

— Вы получили свободу, так дорожите ею.

Боб обиделся, вылез из толпы и ушел к огромным окнам, где встал между креслами. Отсюда хорошо было видно вокзальную площадь и улицу. По краю площади сидело штук сорок бабушек с корзинами и бидонами. Из каждой емкости торчали пудовые охапки ярких цветов. Торговля шла лениво, слышалось переругивание конкурентов и вялые предложения купить цветочков. Наиболее проворные и настойчивые старушки, завидев спешащую пару, принимались на все лады стыдить кавалера, что он-де пень и невнимательный мужчина, позволяет такой прекрасной даме ходить без цветов. Парень слабо отбивался, смотрел на часы, но его хватали за рукава и толкали под нос веник из щекотливо-розовых гладиолусов. Сообразительные прохожие огибали площадь с газоном и торговок стороной. Одна бабуся торговала прямо перед Бобом за стеклами окна, и он слышал, как этот божий одуванчик, перебирая нежные, изящные цветочки, материлась и ругалась басом: «Зажрались, морды поотвернули, цветка не купят!» На нее шикали богообразные соседки и качали головами. И тут Боб почувствовал, что ненавидит эту бабку до смерти. Он сам мог отматерить и обругать последними словами кого хочешь, но Крыса, как Боб про себя обозвал старуху, вызывала в нем тошноту. Он отвернулся и стал смотреть на пассажиров. Все они были в унынии, вздрагивала, когда режущее эхо радиообъявлений колотилось под потолком, кому досталось кресло — те дремали, но Боб знал: это не сон, а мука. Рядом толпа студентов в стройотрядовской форме дружно жевала пирожки с яйцами и над чем-то хохотала. Он еще немного покрутил головой, разглядывая любителей авиапутешествий и непроизвольно взглянул перед собой за стекло. Глаза уперлись в Крысу. Что-то притягивало к ней. Противно, а взгляд так и целит туда. Боб не спеша выбрался со своего места и ушел к другому окну.