Влад Маврин - День Сэма (сборник)

Влад долго ещё сидел совершенно опустошённый. То, чему он не придавал никакого значения в силу того, что имел повседневно и без малейших с его стороны усилий, – домашний уклад и налаженная жизнь, вдруг сейчас, накануне развала, стало ему до боли близко и дорого. Представить себя вне этого он не смог, а наладить нечто иное, пусть даже с такой, как Ирина, он уже не представлял себе возможным.

Он продолжал ещё сидеть и вроде бы даже провалился в сон, но сон его был каким-то тёмным, обрывистым и тревожным. Его разбудил Марик, поздно приехавший домой и увидивший отца спящим в кресле.

– Hey Dad, what’s wrong with you? Wake up and go to bed. A где ма, в спальне?

Влад кивнул, тяжело поднялся, подошёл к сыну и, приобняв его, вышел из гостиной. Когда за Мариком закрылась дверь в его комнату, Влад оделся и, сев в машину, поехал к себе в офис. Он не мог сегодня оставаться нигде и ни с кем, только сам с собой. Была уже ночь, когда он приехал в офис. В кабинете Карла, который никогда не запирался, стоял удобный диван. Влад принёс туда свой коньяк и сделал несколько больших глотков прямо из бутылки. Он почувствовал себя полегче, и вскоре сон сморил его.

Влад очнулся рано, офис был ещё пуст: по счастью, его убирали вечером, а не утром. Он сполоснул лицо и почистил зубы, благо зубная щетка с пастой всегда лежали в его столе. Посмотрел на себя в зеркало – надо бы побриться, но острой необходимости в этом не было, так как встреч с клиентами сегодня не предполагалось. Потом налил себе на кухне стаканчик кофе и сел у себя в кубике с намерением обдумать ситуацию и принять какое-то решение. Но серьёзно думать он был не в состоянии: его придавила тяжёлая свинцовая тоска.

Между тем офис потихоньку наполнялся сотрудниками, надо было здороваться, что-то отвечать на звонки и звонить самому, словом, общаться – всё это на время отвлекло Влада. На обед он пошёл с Карлом, тому надо было обсудить с ним кое-какие вопросы. Так прошёл день.

Под вечер, когда офис снова начал пустеть, Влад сел у себя в кубике к компьютеру. Он решился, наконец, написать Ирине.

Влад – Ирине

В этом письме не будет ничего хорошего ни для меня, ни для тебя, моя Иринушка, и, уж конечно, ни для нас обоих…

Влад откинулся в кресле и перечитал фразу. Собственно говоря, она была давно уже заготовлена, так как подспудно он думал о том, как начать это письмо весь сегодняшний день.

«Неужели нельзя поговорить с ней начистоту при встрече, не хватает духу? – Влад клял себя за это малодушие. – Конечно, смотреть в экран компьютера легче, чем ей в глаза». – Он придвинул к себе киборд и продолжал писать.

Мы не можем быть вместе…

Влад написал это так, будто резанул ножом по-живому. У него и впрямь заныло под ложечкой, и он представил себе Ирину, сидящую утром у компьютера и читающую эти строки.

«А ведь ты и сейчас юлишь, недоговариваешь такие необходимые слова, как: «никогда», «больше», а может быть – «пока»? – Его губы сложились в горькую складку, и он продолжал печатать уже не останавливаясь.

Иринушка, любовь моя, я не могу и не хочу мучить тебя этой недосказанностью и неопределённостью наших отношений. Ты знаешь, как мы были счастливы всё это время. Мы были подобны беззаботным заигравшимся детям, не заметившим, как переменилась погода и началась гроза. Во всём этом я виню только себя. Я должен был многое, если не всё, предвидеть и предупредить, ведь я уже не мальчик, и не юноша даже. Меня оправдывает только… Да ничего меня не оправдывает. Я плохой капитан или штурман, загнавший сначала свой семейный корабль на рифы или на мель, а теперь и наш маленький плот.

Как бы ни было это для нас обоих больно, я в этом «или – или» должен выбрать семью. Совместно прожитые годы, а ведь это больше тридцати лет, – это тот довод, который перевешивает многое, если не всё. У Ольги, кроме меня, нет никого из близких в этой стране. Что было бы нечестным по отношению к ней.

Я прошу тебя понять меня. Влад.

«Понять она сможет, а принять – нет; а может быть, принять сможет, а понять – нет». – Влад перечитал написанное и, глубоко вздохнув, отправил письмо. Сначала он почувствовал какое-то облегчение от этой, выраженной в письме, определённости, но спустя какое-то время сомнение одолело его.

Облегчение, испытанное им вначале, растаяло. В волнении он побродил бесцельно по офису, посидел немного у себя за столом, пытаясь чем-нибудь занять себя, потом вышел и прошёлся немного по улице. Его волнение переросло в какое-то нервное возбуждение, не позволявшее ему ни на чём сосредоточиться.