Павел Кренев - Под Большой Медведицей

– Теперь спойте, – серьезно сказал Мишин.

Вместо того, чтобы обидеться, Мария Ивановна засмеялась. И хотя пела она плохо, с чувством исполнила два куплета школьной песни «Широка страна моя родная». Дальше песню она не помнила.

Ей опять захлопали.

А Василий Мишин заплакал, заплакал навзрыд. Наверно, это были слезы очищения, слезы выздоровления. Он убедился, что Мария в самом деле хочет, чтобы он вернулся к жизни.

Он плакал, а она сидела рядом и гладила его волосы, и больные смотрели на них недоуменно.

Потом Мария Ивановна стала часто к нему приезжать, и они подолгу сидели на скамейке в больничном парке и все говорили, говорили…

Не могли наговориться.

Василий с тех пор быстро пошел на поправку.

– Вот такая история, – сказал мне помощник капитана.

Мы выпили еще вина, попрощались, и он ушел спать в свою каюту.

А я, очарованный и взволнованный этой историей, долго еще сидел на скамейке верхней палубы.

Стояла прохладная июльская балтийская ночь. Огромный корабль почти бесшумно раздвигал морскую поверхность. Отсюда, с такой высоты, не слышно было плеска волн.

Туча, проглотившая солнце, давно уползла за темную морскую кромку.

Солнышко всю ночь будет греть холодную тучину утробу, и она, обогретая, довольная, ранним утром откроет огромную свою темно-синюю пасть, и оттуда опять выпорхнет веселое солнышко, озирая просыпающийся мир.

Но это будет утром. А пока в темном звездном небе светил ярко-серебристый месяц. На нижнем остром конце его серпика висела на тоненькой серебряной ниточке молоденькая звездочка, еще совсем ребенок. Она качалась на звездной качельке и говорила мне:

– Ну вы там спите, люди, спите, а я пока пошалю. А вокруг раскинулось огромное бесконечное море.

И из самого дальнего далека, от самого черного морского горизонта бежала ко мне, вся разбрызганная на маленькие блестки, лунная дорожка. Так и хотелось ступить на нее босыми ногами и всласть набегаться, позвенеть этим серебром.

Утром в порту Хельсинки мы выехали из чрева парома.

На пирсе увидел я Мишина в группе людей, подошел, чтобы попрощаться.

– Это Павел, наш пассажир и мой попутчик, – представил он меня. – А это, прошу познакомиться, – и он указал на статную моложавую женщину, – моя жена, моя Марьюшка, Мария Ивановна.

Еще рядом с Мишиным стояла молоденькая, эффектная, похожая на него женщина. Она держала на руках мальчишку лет двух от роду.

Василий Николаевич обнял ее за плечи и представил:

– Это моя дочь, Алена Васильевна, она же – Аленький цветочек.

– А это наш внучек, Вася-Василечек, – вмешалась в разговор Мария Ивановна и пощекотала Васину пятку. Тот улыбнулся и погрозил бабушке пальчиком.

И от радости встречи у всех стоял веселый блеск в глазах.

Потом мы с женой Мариной поехали в Питер.

Я вкратце рассказал ей эту историю.

Марина задумалась, а потом сказала:

– Ты заметил, какие у них радостные лица. Это счастливая вечная семья!

А я ехал и думал: «Какие испытания может вынести человек на пути к нормальной жизни!» И почему-то больше всего было радостно за внука Васю. Он родился в хорошей семье.

Ох и медведя развелось в этом году, ох и развелось! И откуда их столько взялось в один-то год? Сбежались с других мест, что ли? Как клопы, например. Их в одном доме дустом посыплешь, они в другой кидаются и кусаются, изголодавшиеся по свежей кровушке, с еще большим остервенением.

А может, просто год такой урожайный на медведя выдался? Бывают же года урожайные на морковку, на клубнику. Почему же не может быть на медведя? Трех коров задрали, шутка сказать! Вроде и меры предпринимали всякие: перестали выгонять буренок на дальние летние пастбища, на старые пожни, стали держать их в прилесках да кулигах, навязали им на шеи колоколец, чтобы отпугивали медвежью братию. Теперь не стадо – колокольный оркестр, сопровождаемый мычаньем. Пастушьего матюга уже не слышно – все перебивает разноголосье бубенцов.

И что бы вы думали?! Не помогло. Только оплошает какая-нибудь рогатая Ласточка или Певунья, сунется в клеверный травостой, впадающий углом в лес, и пожалуйста – из-за куста на нее вываливается громадный и могучий хозяин леса. Только бубенчик последний раз звякнет – и все, нет коровенки!

А уж в лесу самом, и говорить нечего, – сплошные страхи. Особенно под осень, когда пошла, повалила ягода, грибы да прочая благодать. Народ хлынул в чащу за таежными дарами с кузовами, с пестерями. И нате вам! То тут, то там – следы медведя, помет, а то и сама морда лохматая из-за дерева высунется. Тогда крику, визгу – не приведи господи! Баба в одну сторону, мишка в другую – неизвестно кто кого больше испугался. Давно известно: когда воскликнет русская женщина, в панике ретируется любое цивилизованное существо. Чего уж говорить о неподготовленном и темном лесном обитателе. А уж рассказов потом, рассказов, да приврут еще…