Владимир Личутин - Обработно - время свадеб. Последний колдун. Сон золотой

— Да замолчи, уже тепленький, когда и успел. Наша мамушка заумирала. Не ко времени собралась.

— А чего с ей случится. Уж скокой год умирает. Еще и нас туда проводит, — отмахнулась одноглазая сестра.

Тут и Люба появилась, в голубеньком легком платьишке с воланами, глянцево-черный волос забран на затылке в тугой узелок, а походила сейчас невеста на девчонку, случайно забредшую на чужой пир. Степушка сразу загорелся, вытянул шею, закрутил головой, но Люба прошла мимо и села во главу застолья на вчерашнее место.

— Долго спишь, доченька, — упрекнула шутливо тетка Матрена, морщинясь улыбчивым лицом. — А мы уж заждались, нам без молодых тошнехонько. — Ну как, а? — И подмигнула заговорщицки, подталкивая на сокровенный разговор. — Степка-то, гопник наш, мозги крутил: лошади моего возраста все по-дох-ли… Ты его, доченька, покрепче зауздай-то, но и ноздри удилами не рви, слабину давай.

Люба отмалчивалась, еще вся во власти недавней ночи, вымученно улыбалась и поглядывала на дверь.

— Мати-то где, где Параскева Осиповна? Санька, зови мать. А ты, Степушка, не сироти молодую, — уже закручивала новый гостевой день тетка Матрена, призывно сияя железными зубами. Быстро обнесла гостей по первой, свадебщики готовно опустошили стопки, отчаянно крутили головами и долго жмурились, не притрагиваясь к закускам: сразу же наполнили посуду вновь, и вторая рюмка теперь прошла ясным соколом.

У Сани гармошка готовно распушилась на коленях, сладко потянулась, и мужик повел песню с надрывом, прищурив глаза. А Василист, уже багровый от вина, кричал во весь голос:

— Фуфло он! Любого спроси! Пустодыра! А у меня во! — и с грохотом выложил на столетию волосатые, уродливо разросшиеся кулаки.

— Ты-то работник, уж чего там, — успокаивала племянника тетка Матрена. А Саня растерянно оглаживал хромку и тревожно поглядывал вокруг.

— Темнота… костолом… напросится у меня, — бубнил он, а злиться не хотелось, ибо душа, вновь разгоряченная вином, готовно раскрылась для веселья.

— Ведь не у себя дома. Чего шумишь-то, скажи? — приступили гости к Василисту, укоряя его. — Он тебе чего плохого сделал? Кулаки чешутся, дак поди об угол почеши, а мы тут воли тебе не дадим.

Хорошо, подоспела Параскева на шум, а за нею и сватья Фелицата вошла с поджатыми в узелок губами, чем-то круто обиженная.

— Чего не поделили? — Хозяйка локтями раздвинула гостей и меж посудой втиснула духовито пышущий поднос с пирогами. Позади нее забыто как-то и одиноко стояла Фелицата: к низко опущенной груди, перетянутой ситцевым фартуком, прижато деревянное блюдо с кулебякой, Фелицата пытливо приглядывалась к дочери, и по напряженному материнскому лицу было видно, как силится она что-то выспросить взглядом. А Параскева вскинула короткую пухлую руку и, когда все замолкли ожидающе, поклонилась в красный пустеющий угол, после и свадебщикам отбила поклон, видно, с намерением сказать молодым доброе путевое слово. Тяжелое шерстяное платье сбилось, на тупеньком коротковатом носу выступила испарина, веки набухли, как бывает у больных сердцем людей. Но по тому, как молчала Параскева, ощипывая на груди платье, чуялось тревожное напряжение ее души. Но гостям хотелось веселья, после второй стопки они отмякли и втянулись в гулеванье, а потому хозяйкину заминку приняли, как понятную жалостливую растерянность и грусть постаревшей матери, оженившей последнего сына.

— Чего тянешь?! Не трави людей, — окрикнула тетка Матрена, а Саня, улыбаясь застолью, готовно потянулся к хромке. Но что-то грозовое мраком подернуло лицо Параскевы, налитое красниной. Но она смолчала, из рук Фелицаты приняла кулебяку и разломила.

— Вот у меня невестушка-то, — сказала невнятно и хрипло. Молодые переглянулись, Степушка внезапно зарозовел до корней волос, нашарил в подстолье влажную девичью ладошку и стиснул ее, а Люба женским чутьем сразу уловила в голосе свекрови недобрые нотки и побледнела.

— Почто пустая-то?.. — спросил кто-то невпопад. Саня пожал плечами и хохотнул, пожилые родичи переглянулись, украдчиво улыбаясь.

— Параня, а рыбка-то где? Позабыла? — ехидно спросила тетка Матрена. И тут Фелицата сморщилась обиженно и со всхлипом заплакала. Только тогда дошла до всех Параскевина крутая выходка. Дочь подскочила, зло дернула за рукав:

— Мама, опомнись…

— Ты меня не дерьгай! Что я такого сказала? Пустая молодка-то, не соблюла себя, вот.