Михаил Попов - Вивальди

Но получилось не по-моему. Я приоткрыл дверь и уперся в чьи-то спины. Вертикальные, и лежащие в земном поклоне. Смутился. Начали раньше времени? Но главное было не в этом, главное было в том, что внутри было темно. Может быть, и не абсолютно темно, а мне так показалось влетевшему с улицы.

Я отпустил тяжелую дверь, и она сама собой притворилась, оставляя меня вовне. На секунду я признал свое поражение — не для меня взойдет заря, но тут же решил — глупости, надо хотя бы войти, и понять, почему там темно. Протянул руку к ручке, но дверь отворилась сама, и передо мной появился крупный, великолепно одетый мужчина, с шапкою в руке. Я, не умея подобрать подходящие слова, спросил его движением рук, и растерянной мимикой, мол, что это, и как это все понять?

— Да уже час как идет.

Вот оно что. Они не одновременно начинают во всех храмах. Но откуда я мог это знать?

Мужчина обогнул меня, остановился, и сообщил, хотя я у него не спрашивал, что он спешит по важнейшим делам, и последние песни сам прочитает дома. И резво исчез. Я был рад за него, у него имелся выход из положения, в то время как со мною имела место сплошная неприятная неясность. Хотел отделаться малыми тратами, прыгнуть в последний вагон. И промахнулся. Было очень стыдно.

Местная старушка, вся, разумеется, в черном, с очень бледным и морщинистым лицом, смотрела на меня с непонятным выражением, держа веник наперевес. Знал я этих церковных старушек, сейчас она меня…

— Да, не убивайся.

Оказалось, что Андрея Критского еще будут читать один раз во время великого поста.

Я виновато кивнул, и пошел к выходу.

Вышел из церкви, разумеется, понурившись. В тупой сосредоточенности, которую стыдно называть задумчивостью добрел до ограды. Вспомнил, что, уходя, не перекрестился, выйдя. Вернуться? Нужно ли церкви это, от такого как я? Но вернулся. Перебарывая острейшее чувство неловкости, осенился.

Так. Куда теперь? Если я не нужен здесь, то, где я мог бы быть нужен.

Он сидел на подоконнике и грыз семечки. Я сразу понял, что он ко мне. Вернее, за мной. На площадку выходили двери четырех квартир, но я знал — надеяться мне не на что. Мне было так плохо, что было все равно.

— Можно, я хотя бы приму душ?

Он дружелюбно, но отрицательно покачал головой.

— Мы спешим.

Он спрыгнул с подоконника. Я достал телефон и набрал номер Марченко. Он долго не откликался. Наконец я услышал слабый, совсем не командирский голос. В чем дело, поинтересовался я довольно недовольным тоном. Почтения к раненому заслуженной чахоткой подполковнику я уже давно не испытывал, только немного жалости.

— Что тебе от меня нужно? — задал подполковник мне неожиданный встречный вопрос почти плачущим голосом. — Я тебе все написал.

— Тогда зачем тебе нужно, что бы я к тебе приехал?!

— Я не хочу, чтобы ты ко мне приезжал, — совсем уж обессилено выдохнул подполковник.

— А твой парень тогда тут зачем?

— Какой парень, какой еще парень?!

Любитель семечек наблюдал за мной с любопытством, даже перестал работать челюстями.

— Я сейчас дам трубку твоему сержанту, что все отменяется. И иду спать.

— Я не сержант, — сказал «парень». — Меня послал генерал Пятиплахов. С вами нет связи, пришлось ехать.

Через двадцать минут я сидел на заднем сиденье в салоне «ауди эпика» и мы мчались на восток столицы, умеренно, но постоянно нарушая правила дорожного движения. Пятиплахов поискал дверцу минибара в переднем кресле, но не нашел. От него шел легкий, почти неуловимый, заглаженный дорогим парфюмом и полосканиями запах перегара. Не было никаких сомнений — солидный сотрудник органов в запое, пока еще, кажется, контролируемом.

Он не стал меня томить и сразу объяснил, куда и зачем меня тащит. Предложил хлебнуть из его заветной серебряной фляжки и добавил:

— Извини за вчерашнее, сорвался. У меня неприятности. Но ты-то причем, правильно? Не будешь? А я — будешь.

Мы мощно вписались в поворот, в который не имели права вписываться. Москва уже облилась мелкими и длинными электрическими огнями и зазывала горящими надписями, дневная серость и бледность остались прошедшему дню. Мы вырывались из расцветающего города по Щелковскому шоссе. Сразу за автовокзалом мелькнула трехцветная надпись: «Биллиард — Старик Хоттабыч». Я подмигнул ей как старому другу. Если конца света все же не будет, пойду опять в Зоилы, кабинет мне Петрович вернул. Но тут же от этой игривой мысли меня затошнило. Как будто я нарушил какой-то неизвестное мне правило. Разом всплыли все страхи и ощущение безумия, в котором я непонятно почему обязан участвовать.