Камил Икрамов - Все будет хорошо

— Старость не радость, — сказал замдиректора. — И сердце что-то побаливать стало. Наверное, полечиться лягу, если вы не возражаете, Азим Рахимович.

Директор уже стоял на своих длинных худых ногах. Брюки у него были узкие, хорошо отглаженные, носки ботинок острые.

— Не знал, что у вас больное сердце, — сказал директор. — Это серьезно? Если хотите, моя жена вас посмотрит? Она одно время увлекалась кардиологией.

Аляутдин Сафарович поблагодарил и вышел из кабинета. Сердце у него не болело ни сейчас, ни раньше. Сказал просто так или потому еще, что была на уме у него большая новая больница, куда ему предлагали перейти заместителем главного врача по строительству.

— Мира Давыдовна, — сказал замдиректора в приемной, — у вас мама болеет, я просил вас принести рецепты. Вы принесли?

Он, не глядя, сунул бумажки в карман пиджака.

— Завтра после обеда привезу. — Он не сомневался, что так и будет, именно завтра до обеда решил поехать в Минздрав.

Автомобиль Эркина лез в гору с трудом. Асфальт кончился давно, и разбитая какими-то большими грузовиками гравийная дорога кончилась. Перед радиатором было нечто, похожее на дно ручья с глубокими промоинами от дождевых потоков, с камнями всех размеров, включая весьма солидные валуны. Эркин зло крутил баранку, маневрировать приходилось точно, потому что справа пугающе зияла бесконечная каменистая пропасть.

— Хоть бы склон увить плющом, — сказала Дильбар, она сочувствовала.

Эркин не ответил. Думал про Бахтияра и Амина, которых директор счел слишком занятыми для поездки в этот дурацкий забытый богом и людьми кишлак.

Последняя партия в теннис вспомнилась Эркину по закону плохого настроения. Если на душе погано, так сразу лезет в голову все неприятное. Это была всего-то их четвертая встреча на корте. До нее счет выглядел достойно: два-один в пользу старшего. Первую и третью выиграл директор, вторую Эркин. По раскладу и замыслу выиграть четвертую следовало обязательно. Хотелось выиграть красиво, убедительно. Вышло иначе. Первый сет был за Эркином, провел он его в хорошем темпе, крученые мячи летели точно. Зато во втором директор преобразился, видимо, проснулся азарт. «Прорезался» удар, в подачах он не жалел себя и тут же на длинных ногах кидался к сетке, так же быстро отбегал, если Эркин давал свечу. Утешало Эркина лишь хорошее настроение директора. В ответ на искреннюю похвалу во время передышки Азим Рахимович заметил:

— Это благодаря тому, что вы хорошо сыграли первый сет. Задали тон и темп. Обычно слабый противник демобилизует партнера. Не замечали? И еще, как у нас говорят: «Убегающего не догоняй. Догонишь, он тигром станет».

Последний сет был для Эркина еще более неудачным. Утешение заключалось в том, что игра кончилась к девяти и многие в институте видели, как они шли с корта в душевую, оба взмыленные, в белых одинаковых костюмах, с одинаковыми ракетками в чехлах с надписью «Слезингер». И из душевой вышли вместе. Это тоже все видели, а кое-кто и слышал, как директор сказал, что давно не испытывал такого удовольствия от игры.

И все-таки три-один не то, что требовалось Эркину для отношений на корте, которые, как он справедливо полагал, должны в какой-то степени переноситься на его положение в институте.

Вспомнилась еще одна деталь, не из этой игры, а из самой первой. Директор предложил, чтобы все их разговоры на корте проходили по-английски.

— Вы английский учили? Я тоже, а стал забывать. За рубежом была практика, сейчас только читаю, а скоро в Индию ехать.

На свой английский Эркин надеяться не мог и, как ему тогда показалось, уклонился довольно ловко, сказав, что стесняется плохого произношения.

И это вспомнилось сейчас некстати. Отвратительной дороге конца не предвиделось, валуны встречались все чаще.

— Я слышал, что ты совсем уже была готова к свадьбе? — сказал он Диле. — Да и парень, кажется, хороший. Медик?

— Медик, — ответила девушка. — Тоже аспирант, как вы.

— Почему же расстроилось все? Кто виноват? Он или ты?

— Так получилось, — ответила она.

— А все же?

— Не хочется говорить.

— У нас ведь редко так бывает. Родители потратились, перед родственниками неудобно.

Любопытство Эркина было неприличным, для узбекской среды просто недопустимым. Диля совсем потеряла уважение к своему спутнику. Жалость, свойственная хорошим женщинам даже в отношении плохих людей, перешла в презрение.

— А ты с ним целовалась? — спросил Эркин по-русски.