Джозеф О'Коннор - Ковбои и индейцы

Боб ушел в половине пятого, когда уже запели птицы и по Беккет-роуд проехал фургончик молочника. На прощание Эдди сказал:

— Да, кстати, я и забыл: у меня есть для тебя рождественский подарок.

Он слазил в карман и, не глядя Бобу в глаза, вручил ему бумажный пакет.

— Что ты, дружище, — сказал Боб, — зачем.

— Ну, — сказал Эдди, — я знал, что тебе нравится Сэм Беккет, и просто не мог устоять.

Боб был сражен наповал. Он перелистал книгу, с каким-то пристыженным видом. И сказал, что Эдди классный парень и он ужасно сожалеет, если наболтал лишнего.

— Господи, — воскликнул он, — я чувствую себя таким виноватым!.. Если бы я знал, что ты что-то мне приготовил, я бы тоже сделал тебе подарок.

Эдди сказал, что это пустяки.

— Ты щедрый парень, Эдди, — сказал Боб, — честное слово!

Спотыкаясь, он зашагал по дороге, потом остановился и помахал книгой.

— Я это ценю, Эдди! — крикнул он. — Удачи тебе, старина!

Эдди тоже помахал рукой и закрыл входную дверь. Потом выключил весь свет и немного прибрал. Ложиться не стоит, ведь если он ляжет в постель, то наверняка проспит самолет. Он прошелся по дому, расставляя вещи по местам, против воли вспоминая, как тут было при матери.

Выбросить ее из головы не удавалось. На память приходили какие-то картины, связанные с ней, излюбленные ее словечки — и он никак не мог сообразить, в чем дело. И вдруг понял: все дело в этом проклятом запахе. Рождественский запах, запах увядающей хвои, толстым слоем устилающей ковер, сладковатый, таинственный запах. Пробуждающий столько воспоминаний. Но чем больше Эдди думал о матери, тем более далекой она казалась. Он взглянул на часы. Звонить ей слишком рано. Но он так тосковал по ней, что почти забыл, как она выглядит. Не мог вспомнить ее лицо, как ни старался. Поэтому бросил попытки и написал записку отцу.

Начинала болеть голова, руки дрожали. Мысли переключились на отца, Эдди надеялся, что с ним все будет нормально. Он хотел написать: «Фрэнк, я люблю тебя», действительно хотел. Но почему-то не смог.

В пять тридцать пришло такси, а в шесть пятнадцать Эдди уже сидел в зале отлета, облокотившись на стол, в окружении аккуратно подстриженных бизнесменов в дорогих костюмах и женщин в элегантных красных платьях и ярко-зеленых пальто.

Когда он дрожащей рукой взял чашечку кофе, официант сочувственно посмотрел на него.

На летном поле в лицо пахнуло запахом моря. Он взглянул на приземистое, круглое, черно-желтое здание Дублинского аэропорта, самого любимого его места во всей Ирландии. Как бы ему хотелось, чтоб сейчас здесь толпились репортеры и фотографы, снимающие его отлет. Хотелось торжествующе, победным жестом вскинуть вверх руку.

— Хорошо провели Рождество? — спросила стюардесса.

— Да, — ответил Эдди, — а вы?

— Тихо-спокойно, — сказала она, — но хорошо.

Она пошла дальше по проходу, предлагая пассажирам конфеты, и спрашивала у каждого: «Хорошо провели Рождество?» Голос ее звучал почти искренне. «Хорошо провели Рождество? Тихо? О да, и я тоже».

Самолет набирал высоту, небо было по-прежнему белым, и там, где пыталось пробиться солнце, облака чуть заметно золотились. От крыльев самолета валил пар. Эдди пытался читать «Айриш таймс», но глаза слипались. Он заснул воробьиным сном, то и дело просыпаясь, словно от толчка, с ощущением легкой дурноты, когда самолет нырял в воздушную яму и снова выравнивался. Один раз он проснулся, когда самолет лег на крыло, и некоторое время ошеломленно таращился в иллюминатор на пенно-серую гладь воды.

Он попробовал молиться про себя, чтобы его не стошнило, но понял, что забыл слова «Богородицы». Да, подумал он, ну и денек.

За отсутствием гигиенических пакетов, он блеванул в предусмотрительно свернутый кульком номер «Дейли телеграф». Потом снова забылся беспокойным сном. Кто-то укрыл его одеялом.

Эдди проснулся, когда самолет сел в Лутоне. Он быстро спустился по трапу и прошел в зал прилета.

Красивый негр в небесно-голубом пиджаке задал ему несколько вопросов. Безопасности ради, сказал он. Эдди не мог отвести глаз от его пиджака. На нагрудном кармане красовались вышитые золотом буквы «ЛА». Эдди едва не рассмеялся вслух.

Разумеется, «ЛА» означало «Лутонский аэропорт». Не Латинская Америка и не Лос-Анджелес. Лутонский аэропорт находился невероятно далеко от любого из этих мест. Вне всякого сомнения.

Однако шутка вышла забавная, и собственная наблюдательность доставила Эдди удовольствие. Приземлиться в ЛА. Господи Иисусе. Интересно, что скажет об этом Марион.