Карлос Фуэнтес - Избранное

Они проехали деревню - впереди чернел овраг. Вечерний ветерок покачивал деревья. Он поднял глаза: вот и белый домик. Посмотрел на окна -закрыты. Красные языки свечей мерцали в дверях некоторых домишек. У порогов темнели группки людей, сидевших на корточках, съежившихся.

- Не смейте вынимать их из петли! - кричал лейтенант Апарисио, поднимая свою лошадь на дыбы и хлыстом отстраняя умоляюще протянутые к нему руки.

- Запомните их всех! И знайте, с кем мы воюем! Враг заставляет крестьян убивать своих братьев. Смотрите на них. Враги вырезали все племя яки, потому что оно не хотело отдать свои земли. Они расстреляли крестьян в Рио-Бланко и Кананеа, потому что там не хотели дохнуть с голоду. Они перебьют всех, если мы сами не перебьем им хребет. Смотрите!

Палец юного лейтенанта Апарисио уперся в скопище деревьев у оврага: шеи от петель, наспех сделанных из шершавой хенекеновой веревки, еще сочились кровью, но глаза уже вылезли из орбит, языки посинели, а обмякшие тела тихо покачивал ветерок, дувший с гор,- они были мертвы. На уровне глаз - растерянных или гневных, горестных или непонимающих, полных спокойной печали - болтались грязные уарачи, босые ступни ребенка, черные туфельки женщины. Он слез с лошади. Подошел ближе. Обхватил накрахмаленную юбку Рехины и застонал хрипло и надрывно: зарыдал впервые, как стал мужчиной.

Апарисио и Гавилан отвели его в ее комнату. Заставили лечь, промыли рану, заменили грязную тряпку повязкой. Когда они ушли, он обнял подушку и уткнулся в нее лицом. Заснуть - вот и все. Хотелось уверить себя, что сон опять сблизит, соединит с Рехиной. Понял - это невозможно; теперь на этой кровати под желтой москитной сеткой с еще большей силой, чем раньше, будет властвовать запах влажных волос, гладкого тела, податливых бедер. Она была сейчас такой близкой, такой родной, как никогда прежде; она жила и принадлежала только ему. Воспоминания терзали сердце, голова горела. Во время недолгих месяцев их любви он никогда не смотрел в ее прекрасные глаза с таким волнением, никогда не сравнивал, как сейчас, с их сверкающими близнецами: с черными алмазами, с глубинами озаренного солнцем моря, с дном каменистого ущелья, с темными вишнями на дереве из жаркой плоти. Он никогда не говорил ей так. Все было некогда. Не хватало времени, чтобы так говорить о любви. Никогда не оставалось времени для последнего слова. А может, если закрыть глаза, она вернется и оживет под жгучей лаской трепетных пальцев. Может быть, надо только представить ее себе, чтобы она всегда была рядом. Кто знает, может быть, воспоминание действительно в силах продлевать жизнь, тесно сплетать ноги, открывать окно в утро, расчесывать волосы - воскрешать запахи, звуки, прикосновения. Он встал. На ощупь нашел в темной Комнате бутылку мескаля 70. Но почему-то водка не помогла забыться, как бывало,- напротив, воспоминания стали еще живее и острее.

Спирт жег ему нутро, а он вернулся бы к утесу на морском берегу. Вернулся бы. Но куда? На тот вымышленный берег, который никогда не существовал? К вымыслу этой чудесной девочки? К сказке про встречу у моря, придуманной ею, чтобы он чувствовал себя чистым, честным, заслуживающим любви? В отчаянии швырнул об пол стакан с мескалем. Вот для •чего нужна водка - чтобы топить ложь. Но та ложь была прекрасна.

«- Где мы познакомились?

- А ты не помнишь?

- Скажи сама.

- Помнишь берег лагуны? Я ходила туда каждый вечер.

- Помню. Ты видела в воде мое лицо рядом с твоим.

- А помнишь? Я не хотела видеть только свое лицо, без твоего рядом.

- Да, помню».

Он должен был верить в прекрасную ложь, всегда, до самого конца. Нет, он не ворвался в эту синалоаскую деревушку, как врывался во все другие, где хватал первую встречную женщину, случайно оказавшуюся на улице. Нет, эта восемнадцатилетняя девушка не была силой посажена на лошадь и молча изнасилована в общей офицерской спальне, далеко от моря, у сухих колючих гор. И он вовсе не был молча прощен добрым сердцем Рехины, когда сопротивление уступило место наслаждению и руки, еще не обнимавшие мужчину, впервые радостно обняли его, а влажные раскрытые губы стали повторять, как вчера, что ей хорошо, что ей с ним хорошо, что раньше она боялась этого счастья. Рехина - мечтательная и горячая. Она сумела оценить радость любви и позволить себе любить его; она сумела придумать сказку о море и о его отражении в спящей воде, чтобы он забыл, любя ее, обо всем, что могло его устыдить. Женщина - жизнь, Рехина. Сладостная самка и чистая, удивительная волшебница. Она не ждала извинений и оправданий. Никогда не докучала ему, не изводила нудными жалобами. Она всегда была с ним - в одной деревне или в другой. Вот-вот рассеется жуткое видение: неподвижное тело, висящее на веревке,- и она... Она, наверное, уже в другой деревне. Пошла дальше. Конечно. Как всегда. Вышла тихонько и отправилась на юг. Проскользнула мимо федералов и нашла комнату в другой деревне. Да, потому что она не могла жить без него, а он без нее. Да. Оставалось только выйти, сесть на коня, взвести курок, броситься в атаку и опять найти ее на следующем привале.