Алексей Росовецкий - Киевская сказка

Ему казалось, что раньше в ней было больше вещей, или сама комната была больше, но это всё, что он помнил о своём доме. В остальном Пётр принял новую жизнь без претензий и нареканий, как и следует рожденному заново: вот твое жильё, вот твой город, живи.

И Пётр начал новую жизнь.

Он попросил опекуншу, соседку Валентину Григорьевну, с чьим мужем он играл в шахматы, перевести его в другую школу. Всё равно он не помнил своих одноклассников и учителей и не узнавал их. В новой школе, втиснутой между Лукьяновским рынком и кинотеатром «Киевская Русь», Пётр так и не сошелся ни с кем из новых товарищей либо учителей, выдерживая вежливую дистанцию. Учился хорошо, показывая ровные результаты по всем предметам как будто для того, чтобы его оставили в покое, но со временем стал больше времени проводить в кабинетах физики и химии. Как-то само получилось так, что учителя поручали Петру помогать на практических работах: всё равно некому было разносить пробирки и включать слайды после того, как тихо и быстро похоронили бывшую биологичку, которая после выхода пенсию осталась работать при школе лаборантом на полставки.

Тогда же обнаружилось, что Пётр умеет творить чудеса. Как это часто бывает, открылось случайно.

У преподавателя химии Семёна Петровича, неряшливого мужчины с огромными, подкрученными кверху усами, перегорела лампочка в настольной лампе на учительском столе. Это событие произвело на него самое гнетущее впечатление: в киевских магазинах не продавались лампочки, как и многие другие, такие необходимые в быту вещи — к примеру, мыло или носки. Весь урок учитель косился на погасшую лампу с выражением досады на плохо выбритом лице, Пётр это заметил и задержался в химическом классе после урока. Он дождался, пока Семён Пётрович ушёл по своим делам в подсобку класса, куда после уроков убирали наглядные пособия, посуду, киноаппарат с вечно заедающей плёнкой и многое другое, взял лампочку в руки и подержал в ладонях. Потом аккуратно ввинтил её обратно в патрон плафона, тронул кончиком пальца выключатель…

И лампочка на мгновение ожила. Мигнула несколько раз, а потом светила без остановки.

— Как ты это сделал? — Пётр не заметил, что Сёмен Петрович всё это время стоял за его спиной, кончики учительских усов вытянулись от изумления.

Но Пётр и сам не знал. Он мысленно обругал себя за то, что не сдержался.

— Там просто нить накала отошла, — голос у него был глуховатый, как у всех, кто привык открывать рот редко и ненадолго. — А потом встала на место. Вы просто не заметили.

Семён Петрович и поверил, и не поверил, но с тех пор внимательно следил за странным, очевидно одарённым учеником. Пётр выглядел младше своих выпускных лет, но держал себя с такой холодной вежливостью, что Семён Петрович иногда терялся и не мог понять, как правильно себя вести. Присев на лабораторный стол, выложенный белой плиткой, учитель жевал пустой мундштук и следил за тем, как Пётр разносит ученикам инструменты и лабораторную посуду, отмечая одну особенность мальчика, которая одновременно и пугала, и восхищала: к чему бы не прикасались руки Петра, все получалось будто само собой.

Пётр настолько естественно нёс бремя вечного безденежья, что окружающим казалось: убогий быт попросту не попадает в поле его зрения, особенного своим углом, не как у всех людей. Пётр донашивал свитера своего отца и рубашки мужа Валентины Григорьевны, подклеивал ботинки клеем «Момент», выучился штопать носки и подрубливать расползающиеся манжеты. Сдержанно благодарил соседей, если они угощали его обедом и старался не думать о голоде, когда соседям приходилось обходиться без обеда самим. К счастью, после того, как Пётр — опять же, случайно — обнаружил в себе способности лечить мигрени наложением рук, он избавил от мучительных болей Валентину Григорьевну. Теперь её сын регулярно привозил Петру мешки с крупным, мозолистым картофелем, и на столе всегда была еда.

Ответы на свои вопросы Пётр искал в книгах, но почему-то не находил. Точнее говоря, находил не совсем в тех книгах, на чью мудрую помощь рассчитывал. Приучив себя опираться в понимании окружающего мира на тот простой факт, что этот мир легко можно измерить, посчитать и объяснить понятными формулами, Пётр больно ушибся лбом о неудобный факт: волшебство его рук грубо разрушает целостность картины окружающего мира.

(До этого, казалось бы, столь понятного и простого.)

Между тем, внутри всё происходило до предела понятно и просто. Пётр спрашивал себя: что я могу сделать, чтобы эта лампочка снова горела? Как помочь Валентине Григорьевне, чтобы она не мучилась мигренью? И ответ сам возникал в голове, будто бы ниоткуда, а руки делали. Но вот сколько бы Пётр не думал о новых ботинках, не протекающих в снегопады и ливни, или о тёплой пуховой куртке, решение не приходило. Руки не знали, что делать.