Алексей Росовецкий - Киевская сказка

Перед поворотом на Окружную дорогу, прямо на автобусной остановке, где вечно кучковались дачники с сумками на колесиках, названными в честь президента Украины, стоял продуктовый киоск — похожий скорее на танк, врытый в землю для обороны дачного товарищества.

— Останови возле киоска, — попросил Пётр.

Володя посмотрел недобро, но все же затормозил. Он слушался только двух людей. Игоря Борисовича, которого боялся по-настоящему и преклонялся, хотя и не знал такого слова, перед его умом и хитростью — и, как ни парадоксально, этого мальчика, которого мог бы изломать одной левой рукой. Однажды Володя посмотрел ему в глаза и с тех пор этого не делал. Таким взглядом, разрезающим огонь и камень, на него однажды смотрели люди, которых Володя предпочел бы забыть, да только не получалось. Сколько он ни думал об этом, все никак не понимал, почему Пётр не боится: ни его, ни Игоря Борисовича, ни пса-людоеда, который охранял дачу, хотя все их боялись. Ведь так было неправильно, на страхе держался мир.

— Я пройдусь, — бросил Пётр в открытое окошко машины, откусил от стаканчика с пломбиром и пошел вперед по дачной дороге.

Володя поехал следом.

Тропинка привела к дачному участку номер 78, огороженному высокой кирпичной стеной. Пётр посмотрел на цифры и засмеялся от неожиданности: надо же, сколько раз проезжал сквозь эти ворота, и не замечал. Калитка распахнулась, Пётр прошел мимо охранника с ружьем, который удивленно посмотрел на его смеющееся лицо, остановился посреди двора и закрыл глаза. Огромный мохнатый пёс привычно лёг у ног. Дачный сезон закончился, только лениво перекрикивались вороны да со стороны Окружной доносилось гудение автомашин. Петру казалось, что он различает шёпот каждого осеннего листа.

Хлопнули ворота гаража, Пётр открыл глаза и пошел к дому. Он сразу же спустился в подвальную лабораторию, включил обогреватель, затем музыкальный центр и, не снимая куртки, принялся выкладывать на рабочий стол посуду и реактивы. Работы было в самом деле много — шутка ли, десять килограмм.

Как и тем поздним осенним утром 5 сентября, однажды (как теперь могло показаться, давным-давно, долгие жизни назад) он уже проснулся в своей комнате, и утро пробуждения тоже было особенным. Вот только комнатка была другой. В её стенах Пётр впервые осознал, что теперь остался один в этом городе — родном и гостеприимном Киеве, ставшем слишком большим для него одного.

Комнатка, в которой Пётр проснулся от лязга замков, находилась в коммунальной квартире на Большой Житомирской улице, вторая дверь от входной, традиционно обитой черным дерматином. Когда проснулся, вспомнил, что мимо его комнаты постоянно стучали подошвами соседи по квартире и гости соседей, и это воспоминание вселяло надежды. Пётр подумал о том, что день будет хорошим: голова ясная, мысли быстрые и светлые. Едва ли не впервые боль отступила, спрятала, пускай до поры до времени, все свои злобные сверла, которыми вгрызалась в мозг последние полгода после того, как Пётр вышел из больницы.

Прошлой осенью в Крыму их «Москвич» внезапно атаковал прямо в лоб грузовик, перевозивший булочки со смешным названием «Малятко» — точно такие же мама всегда покупала к завтраку в хлебном отделе гастронома на пересечении Львовской площади и Большой Житомирской улицы. Тогда, на крымской дороге, хлеб впитал в себя кровь пополам с душной пылью степей, и теперь стал главным кошмаром его мигреней. Но если боль отступила, значит, наконец-то можно просто жить, а не судорожно переползать от одного болевого спазма к другому. Можно наслаждаться простыми, но ранее недоступными вещами — например, слушать пластинки или играть с соседом в шахматы. Не получалось пока что только одного: вспоминать.

Ещё в симферопольской больнице Петру рассказали об аварии, в которой разбились его родители, но как не напрягал он мускулы своей памяти, все воспоминания о прошлой жизни, в которой были мама и папа, оборачивались нелепыми, переставленными с ног на голову образами.

(Как будто кто-то порезал забавы ради семейный альбом бритвой, а затем склеил в случайном порядке получившиеся лоскуты.)

Точнее, — а Пётр всегда старался быть точным, даже не образами, а блеклым отражением этих образов. Так иногда посреди рабочего дня на поверхность сознания может всплыть обмылок забытого сновидения. Но эти образы ничего не значили для Петра, он как будто окунулся в глубокое Черное море рядом с тем самым шоссе, а вынырнул на поверхность уже в своей комнате.