Array Шэнь Жун - Царь-дерево

— Раз ты все так толково объяснил, я тоже поступлю по-товарищески. — Хэ Шунь стиснул зубы и снова бросил деньги на скамейку. — Мне не надо ни фэня, отдавай все Большеголовому!

— Хорошо, вот это правильно. Только деньги ты спрячь, поедешь в рейс и завезешь ему в больницу.

— Нет, не повезу! Чтоб я собственные деньги да собственными руками дяде отдавал? Слишком жирно для него! Довольно вы мне голову заморочили. Я даже отцу с матерью так не угождал!

— Странный ты человек, — засмеялся Лю Сыцзя, — это ж для тебя возможность отличиться, показать свою доброту! Раньше ты обижал Большеголового, а теперь, в самую трудную для него минуту, принесешь ему деньги. Да он так расчувствуется, что, поди, кланяться тебе будет! Это поручение — честь для любого.

Хэ Шунь тоже засмеялся и спрятал деньги.

— Но имей в виду, когда будешь отдавать их, не говори, что они получены за лепешки. Большеголовый — человек робкий, узнает — и не возьмет. Ты скажи, что это ребята для него собрали, можешь и себе все приписать — я не буду в обиде. Если начальство запретит нам торговать, черт с ним, а если не запретит, я думаю торговать целый месяц. Конечно, мы не каждый день будет загребать по двадцать с лишним юаней, но, сколько ни заработаем, половина пойдет Большеголовому, а половина тебе, мне ничего не надо.

— Сыцзя, — сказал кто-то, — будь осторожен, только что звонили из парткома и вызвали Цзе Цзин. Наверняка по этому делу.

— Ничего, я как раз мечтаю, чтоб меня пригласил для беседы лично секретарь парткома. Если кто другой вызовет, я не пойду! — молвил Лю Сыцзя и повернулся к шоферу, ведавшему учетом. — Эй, Пятый, ты не пиши Большеголовому вынужденные прогулы, пиши, что он на работе. Если ему еще и зарплату урежут, будет совсем худо!

Пятый был несколько озадачен:

— Нельзя, сейчас не то, что в прошлые годы. Цзе Цзин научилась не только машину водить, но и работу учитывать, все видит насквозь, да так крепко в руках держит, что не обмануть. Если узнает, мне плохо придется.

— А ты временно отдай тетрадь учета мне. Если что случится, я и отвечу.

— Ладно, это можно. Но ты тоже будь осторожен: у Цзе Цзин есть одна штука — настоящий «План восьми триграмм» [58] Волшебный план; восемь триграмм — сочетание сплошных и прерванных линий, основа древнекитайской натурфилософии и гадания. . С помощью этого «Плана» она собирается прижать нас, да так, что не пикнем. Смотри не попадись!

Лю Сыцзя промолчал. Ему было известно содержание этого нового «Плана восьми триграмм», но он удивлялся, как неуклонно растет авторитет Цзе Цзин, некоторые боятся ее и еще считают, что он тоже должен бояться. Конечно, она — заместитель начальника, а он — шофер, ее подчиненный, однако на деле Лю Сыцзя относился к ней противоречиво: то досаждал ей, то помогал, изумленный ее мужеством. Руководя автоколонной, девушка опиралась на кое-какие из его идей, которые его же в результате и покоряли.

На этом неофициальное собрание закончилось. Сила Лю Сыцзя состояла в том, что его уважали и шалопаи, и серьезные люди. Таких в рабочей среде любят. Он был одновременно и справедлив, и самовластен: то лучше самых хороших, то хуже самых плохих. С начальством обычно пререкался, и чем энергичнее на него давили, тем непокорнее он становился. Простачков, как правило, не обижал, а иногда даже был с ними великодушен. Особую слабость питал к деревенским, потому что сам вышел из крестьян. Лишь после окончания начальной школы Лю Сыцзя переехал из уезда Цансянь в Тяньцзинь. Учился он лучше всех, но городские ребята вечно высмеивали его за простоватую одежду и деревенский выговор. Учителя, видя успехи Сыцзя, сделали его старостой класса. Каждый раз, когда очередной преподаватель входил, он кричал: «Встать, смирно!» И эти слова звучали так по-цансяньски, что ребята смеялись. Ему надавали всяких обидных прозвищ и дразнили его то в классе, то на спортплощадке, то на улице. Он очень стыдился и не смел ни разговаривать, ни играть с другими, рос тихим и одиноким. Завидев где-нибудь одноклассников, немедленно скрывался от них.

В деревенской школе Лю Сыцзя всеми верховодил, дед и бабка считали его умницей, были уверены, что рано или поздно он непременно поступит в университет, и отдали его родителям в Тяньцзинь только для того, чтобы обеспечить ему будущее. Они и предположить не могли, что в городе их внук превратится в какого-то козла отпущения. Его характер стал замкнутым, в детской душе развилась приниженность, но чем больше он страдал, тем безжалостнее мучили его городские мальчишки, привыкшие обижать слабых и пасовать перед сильными. Казалось, его страх только распалял их. Однажды после школы один парнишка, отец которого был командиром батальона, больно пнул Сыцзя в самый копчик, так что тот покатился по земле, а ребята еще обозвали его и убежали. Боясь дальнейших насмешек, он с трудом поднялся, доковылял до уличной колонки и вымыл лицо, чтобы никто не знал, что он плакал. С тех пор он решил вернуться в родную деревенскую школу, но не мог сделать этого и задумал мстить. Еще в раннем детстве дедушка рассказывал ему, что их уезд Цансянь был прибежищем мятежников и героев, в каждом дворе хранились мечи, пики или дубинки. Осенью, освободившись от сбора урожая, дед показывал мальчику разные боевые приемы. Как же он, Сыцзя, вырос таким слабым? Его отец после революции 1949 года поехал в Тяньцзинь учиться на монтера, потом стал электротехником, ударником труда, женился на девушке, которая окончила технический вуз в Пекине. Когда в деревне говорили о родителях Сыцзя, то неизменно поднимали вверх большой палец. Как же у таких людей мог родиться никчемный сын? На следующий день после занятий Лю Сыцзя отплатил сыну комбата целыми четырьмя пинками, да еще зуб ему вышиб. Когда били Сыцзя, он никому не жаловался, а едва избил он, как жена комбата тут же примчалась в школу. Сыцзя заставили написать объяснительную записку и сняли со старост. Мальчик с того момента изменился и теперь взирал на учителей и одноклассников с ненавистью. В учебе он по-прежнему отличался, чтобы его не могли «схватить за косичку», но после уроков не давал никому спуску. Стоило кому-нибудь выругать его по-тяньцзиньски, как он отвечал еще резче по-цансяньски, а за воротами школы разрешал свои проблемы кулаками. Он оказался довольно сильным, ловким и мстительным, дрался без единого звука и без устали, только глаза кровью наливались. Городские мальчишки были сильны в основном на язык, поэтому, получив несколько раз, струхнули. Сына комбата Сыцзя просто забил, так что тот уже не смел жаловаться ни родителям, ни учителям. Своих обидчиков Сыцзя колотил поодиночке и вскоре стал грозой всей школы; слово его значило больше, чем слово любого преподавателя.