Дженни Лоусон - Безумно счастливые. Невероятно смешные рассказы о нашей обычной жизни

Виктор: Бред какой-то. У тебя словно паранойя.

Я: Ты думаешь, что это бред только потому, что ты никогда сам случайно не писал ничего оскорбительного.

Между прочим, я постоянно нарочно пишу оскорбительные вещи и готова принять на себя за это удар, но я всегда боюсь, что напишу или скажу что-то отвратительное, не отдавая себе в этом отчета. Например, однажды я написала, что один мой друг что-то скоммуниздил, и программа по автоматической проверке орфографии выдала мне: «Такого слова нет. Вы хотели написать „коммунист?“», и я возмутилась: «Черт побери, компьютер. Это какая-то дискриминация,не правда ли? Я пишу о том, что кто-то что-то взял и не вернул, а ты мне как будто сообщаешь: „Готов поспорить, что это был коммунист“. Соберись уже!» Потом я проверила это слово в Интернете, и действительно оказалось, что глагол «скоммуниздить» обыгрывает «идею обобществления имущества при коммунизме». Раньше я даже как-то не задумывалась об этом. Такое поведение можно сравнить с детской непосредственностью. Когда мы были маленькими, моя сестра со стола взяла самый большой кусок пирога. «Вот жидяра», – сказала я тогда, а когда подросла, то узнала, что «жидами» презрительно называют евреев, и оно носит антисемитский характер, поэтому я раз и навсегда запретила себе использовать это слово. Но лучшим из предложенных мне словарем синонимов оказалось слово «жадюга», однако оно мне кажется просто нелепым. Никто не воспримет его всерьез. Поэтому я просто переживала по поводу пирога и ничего не говорила. (Кстати, теперь я начинаю переживать, как бы слово «жадюга» не оказалось оскорбительным для людей с юга).

Виктор: Что-то ты перемудрила.

Я: Дело в том, что у меня своего рода некоторое тревожное расстройство, поэтому в моей голове постоянно творится нечто подобное, отчего я постоянно нахожу повод для переживаний.

Я также переживаю о том, что если напишу, как мучаюсь с лишним весом, то это, скорее всего, взбесит людей, потому что наше общество и без того слишком сосредоточено на внешнем виде, и мои рассказы о том, как я иногда чувствую себя толстой, никак делу не помогут. Еще я переживаю, что внезапно могу похудеть, и тогда люди, увидев меня, взбесятся, потому что на самом деле не знают, что мой вес может колебаться на двадцать-тридцать килограмм в зависимости от того, насколько я больная, уставшая или погруженная в депрессию. В этом случае мне придется носить с собой свои неприглядные фотографии в качестве доказательства. А также взять нотариально заверенную справку от своего врача, которая постоянно говорит, что мне следует похудеть, пока я чудовищно не заболею или не впаду в ужасную депрессию, из-за чего не буду есть целую неделю. После чего эта же врач может воскликнуть: «Выглядите потрясно! Но почему вас опять привезли в „Неотложку“?»

Да, я переживаю по поводу своего веса, но в целом мне нравится, как я выгляжу, и предпочитаю свои округлые формы, потому что когда я жирею, мои морщины исчезают. Никто никогда вам этого не скажет, но когда ты внезапно худеешь в зрелом возрасте, то так же внезапно еще и стареешь на добрых пять лет,потому что твой жир перестает заполнять все твои морщины. Меня иногда попрекают за то, что я использую слово «жирная», но я также называю себя «сумасшедшей» и ничего не имею против этого, потому что беру эти слова назад. Я также беру назад слово «секси», потому что, скажу прямо, оно слишком долго принадлежало Джастину Тимберлейку, а ведь он в нем даже и не нуждается. И я забираю назад слово «флустрация», потому что такого слова на самом деле нет – хватит его использовать.

Короче говоря, я часто сумасшедшая, а иногда еще и толстая. Конечно, не самый лучший вариант, но это делает меня такой, какая я есть. Буквально. К тому же, мне не приходится стыдиться, если я съем слишком много булок, потому что в случае, если я внезапно похудею, это будет сложно объяснить. Вот почему вчера вечером я съела чизкейк. Потому что я в этом мастер.

Виктор: Осталась ли хоть одна черта, через которую ты еще ни разу не переступила во время написания своей книги?

Я: Можно сказать, что в целом я не фильтрую то, что пишу, однако я соблюдаю определенные рамки.

Когда выходила моя предыдущая книга, я дала ее прочитать всем, кто был в ней упомянут, до того, как ее отправили в печать, и предложила им убрать все, что им покажется лишним. К их чести могу сказать, что никто не высказал никаких возражений, и, кстати, они были первыми, кто сказал: «Слушай, у меня есть фотография перстня твоего отца, который ему подарили за победу в гонках броненосцев, а также еще одна фотография домашнего енота, что жил у нас дома, в шортах. Дать тебе?» [13]