Анна Козлова - F20

— Вахтер же не помер, — сказала я.

— А что же… — Милена Львовна часто задышала, вздымая богатую грудь. — Как-то ему намекнуть, ты считаешь?

— Конечно, — подбодрила ее я, — вы же ничего от этого не потеряете. Даже наоборот — будет развлечение.

Милена Львовна разрешила мне не убирать в квартире. Вместо этого мы до вечера придумывали записку, которую я, уходя, бралась подбросить на стол вахтеру. Я предлагала сразу задать ласковый, дружелюбный тон и обратиться к вахтеру: «Дорогой Павел Петрович!». Милена Львовна опасалась, что такое начало вахтера испугает, потому, что в нем явственно звучат собственнические нотки, а также неприкрытый сексуальный призыв. Сошлись мы на «уважаемом Павле Петровиче» (я, правда, говорила, что это отдает какой-то официальной запиской, прикрепленной на дверь туалета и сообщающей о потере паспорта, но Милена Львовна уверяла, что «уважаемый» — старая добрая классика, и Павлу Петровичу будет приятно обнаружить, что кто-то еще его уважает, несмотря на то, что он заканчивает свои дни на бесславной подъездной вахте).

По следующему пункту содержания записки мы бились с Миленой Львовной минут сорок. Время, которое «Крылья ангела» рекомендовали мне у нее провести, давным-давно истекло. Бабка, задавленная своей беспочвенной паникой, требовала, чтобы записка была «милой и ненавязчивой», а еще «многозначительной», чтобы вахтер не менее двух недель носил ее в нагрудном кармане ковбойки, а в особенно томительные моменты доставал и перечитывал. Я втолковывала ей, что нет никакого смысла писать записки, в которых нет конкретного предложения, скажем, выпить вместе чаю, потому что тонких намеков мужчины в принципе не понимают.

— Ой, нет! — сокрушалась Милена Львовна. — Это будет непристойно!

— Да что же непристойного в том, чтобы выпить вместе чаю! — злилась я. — Вы — пожилая, он — тоже, вам обоим не с кем поговорить! Что плохого, если вы его пригласите на чай?!!

— А если он подумает?.. — с замиранием в голосе шептала Милена Львовна.

— Вот вы и узнаете, что он подумает! Вы же этого хотите, разве нет?

— Но… так быстро…

Тут я поняла, что требуется более весомый аргумент, чем гипотетическое попрание норм приличия чаем.

— Милена Львовна, — сказала я, — вам — семьдесят четыре года, у вас есть время на намеки, на замирание над запиской, на мысли об общественном мнении?

Милена Львовна пораженно молчала.

— А он вообще мужчина, — добила ее я. — Сегодня есть, завтра нет. У нас средняя продолжительность жизни мужчин — пятьдесят восемь лет. То что он до сих пор ползает, это само по себе исключение из правил!

— Ты права, деточка, — сказала Милена Львовна.

В благодарность она захотела накормить меня ужином. Я сказала, что сижу на диете и ем только капусту. Капуста у Милены Львовны нашлась. Вдохновленная моим примером, она решила тоже поесть капусты, потому что, в перспективе грядущего сближения с вахтером, не мешало бы похудеть. Мы нарезали капусту, потерли в нее морковь, посолили и все это сожрали. Потом я взяла записку, которую Милена Львовна успела надушить пуазоном, спустилась на три этажа вниз и перечитала ее.

«Уважаемый Павел Петрович! Мне часто становится по вечерам одиноко, а по телевизору показывают ужасную пошлость. Если вы тоже страдаете от пошлости и одиночества, заходите как-нибудь ко мне на чай. Поразить вас выпечкой я, наверное, уже не смогу, но у меня всегда есть конфеты, которые приносят социальные работники. Если вы точно придете, я могу заказать булочек. С уважением, Милена. Кв. 611 (на двери нет номера, это от лифта налево)».

Я выкинула записку в мусоропровод и на подоконнике сочинила новую, которая гласила:

«Дорогой Павел! Это Милена из кв. 611, ваша давняя поклонница. Меня восхищает мужество, с которым вы охраняете наш подъезд и меня в частности, вы — мой герой! Мне так хочется что-нибудь для вас сделать! Приглашаю вас на чай в пятницу в 20.00. Надеюсь, мои булочки вас не разочаруют! Целую, М.».

Вахтер сидел за столом и слушал радио по древнему портативному приемнику. Я положила перед ним записку.

— Милена Львовна просила передать, — сказала я как можно более официально и вышла на улицу.

У самого метро мне вдруг позвонил папа. Голос его звучал задавленно и нервно, как будто он боялся, что я могу бросить трубку.

— Юля! — говорил он. — Я все понимаю! Правда! Я… Знаю все! Просто надо нам с тобой поговорить! Я сейчас в клубе… Это на Филях. Ты где, Юля?

Я сказала, что подхожу к метро «Смоленская». Когда папа говорил мне, что «Смоленская» и «Фили» находятся на одной ветке, и от метро «Фили» мне надо всего лишь повернуть налево и пройти сто метров по Багратионовскому проезду, у меня было чувство, что он расплачется. Мне не очень хотелось переться на «Фили», но я сочла, что такое громадное одолжение позволит мне попросить у папы денег. И я поехала на Багратионовский проезд.