Анна Козлова - F20

Костик поцеловал меня, я сама сняла майку. Он достал из ящика стола три презерватива. Красный, желтый и обычный.

Я выбрала обычный.

Костик стянул с меня шорты, нанизал на член презерватив и ткнулся мне между ног. Там не пускало, но не как в стену, а мягко, как бы с пружинкой, он тыкался, а там пружинило, он оперся на локти и двинул с силой. Стены и потолок столкнулись, запрыгали, постельное белье двигалось, то надуваясь складками, то разглаживаясь. Капля лака текла по воздуху, все ниже и ниже. Это было похоже на спортивную греблю, только лодка шла не по течению, а против. Я помогала ей, как могла, умоляла Бога, чтобы было не так больно. Вдруг я увидела лицо Костика прямо над своим, его глаза были совершенно сумасшедшими, мне даже захотелось тронуть его, спросить его: Костик, это же я, я, что ты делаешь со мной?

Он упорно лез мне внутрь, мне было жутко больно, но тело Костика двигалось над моим, я подумала, что если попрошу его прекратить, буду выглядеть полной дурой. Я стала смотреть в сторону и мечтать, чтобы на ковре, в месте между кроватью и шкафом сидела собака.

Костик остановился только, когда кровь захлюпала. Наши бедра слипались от крови. Он вытащил член, кровь капала на белье с презерватива, его колпачок грустно поник.

— Черт, — сказал Костик. — Как ты будешь мыться?

Мы спустились на кухню, он носил мне воду из ведра в ковшике. Это совсем не помогало. Кровь текла из меня, брызгала на линолеум. Я попросила у него вату. Он долго искал, потом принес древний, серый рулон. Я отщипнула кусок и вложила в трусы. Мы оделись, потом мыли пол, сняли белье с кровати и прополоскали в бочке, которая стояла в саду.

— Я пойду, — сказала я.

Костик обнял меня, несколько секунд мы так стояли, рядом с бочкой. Я чувствовала, как у него колотится сердце.

— Все хорошо, — сказал он, — не думай про это.

Кровь текла еще часа два, потом остановилась. Анютик словно бы почувствовала ее запах. Я наврала ей, что у меня месячные, но она не поверила. Она ходила за мной по пятам, ждала около туалета, пока я меняла вату, и все время задавала одни и те же вопросы.

— Ты с ним трахнулась, да?

— Нет, — говорила я.

— А больно было? — наседала Анютик.

— Я не понимаю, о чем ты, у меня месячные.

— Как это в первый раз? — глаза Анютика пылали, как у кота на засвеченной фотографии.

— Никак! — не выдержала я. — Просто я пришла, мы легли, и он сломал мне целку. Все!

Анютик пораженно молчала.

— Довольна? — спросила я.

— Как бы он тебе жизнь не сломал, — сказала она.

На второй день было больно, и на третий тоже. Я ощущала себя какой-то открытой. Как будто мое тело было стволом, и этот ствол обрывался раной внизу. Через эту рану из меня выходила вся моя жизнь. Я не могла ничего с этим поделать, при всем желании рану было не заделать, я поняла, что мне придется с ней жить и время от времени она будет ныть. Но по крайней мере у меня появилось занятие.

С четвертого дня я вошла во вкус. Мы трахались сидя, лежа, стоя, в доме и на улице, в лесу.

Костик показывал мне порнографические ролики на телефоне, и исходя из увиденного я училась правильно сосать член. Мы мастурбировали, сидя рядом перед зеркалом, обмазывались клубничным вареньем и потом слизывали его друг с друга. Постепенно я привыкла к нему.

Костик пользовался презервативами, но ближе к концу июля они стали его стеснять. Мы спали по живому, а в последний момент он вытаскивал член и кончал мне на живот. Сперму потом было очень сложно отмыть, сколько воды я ни лила на себя, все равно на коже оставалась тонкая пленка. О будущем мы не говорили. Да и о чем тут говорить? Мы жили в разных районах Москвы, он учился в институте, а я в школе, наше будущее равнялось нашему настоящему, в котором у меня была дыра между ног, а у Костика — член, который регулярно и долго стоял.

Мне нравилось просто быть с ним, валяться в кровати. Окно в его комнате выходило на северную сторону, и по утрам там было прохладно, зато после обеда пространство наполнялось желтым светом. С белыми, как лучи, коридорчиками, в которых мерцали пылинки. Как-то я лежала на кровати, а Костик вышел поссать. Вернувшись, он взял мою ногу и стал целовать ступню.

— Что это у тебя? — удивился он, заметив шрамы.

Я могла бы наврать, что босиком прыгнула на стекло или попала в автокатастрофу, после которой мне делали несколько операций — у меня всегда получалось придумывать правдоподобные истории. Я не могла по чесноку сказать, что творится у меня внутри, что я на самом деле вижу, мне все время приходилось подстраиваться. Мне было тринадцать, и за всю мою жизнь никто, кроме Анютика, никогда меня не слушал, ни о чем не спрашивал. Я то ли жила, то ли нет, иногда мне казалось, что все мое существование — это тоже какая-то шизофреническая фантазия, в которой я усиленно изображаю нормального человека. Я рассказала Костику все. Про видения, про бритвы, про залептин и отмену. Он слушал молча, смотрел мне в глаза и не выпускал из рук мою ногу. Потом он сказал: