Эвелио Росеро: Благотворительные обеды

Человек повесил трубку.

— И пока еще не выспался, — добавила самая маленькая Лилия, просунув седую голову в дверь, одну только голову на длинной морщинистой шее. — И дьякон тоже. А проснутся ли когда-нибудь? Кто знает. Кто может знать. Уж мы приготовили им настоечку из водной мяты. Они ее заслужили.

Лилия говорила спокойно, голосом более чем будничным, даже бесцветным, отчетливо произнося каждое слово; а еще Танкредо показалось, что она улыбалась, когда спросила, проснутся ли Альмида и Мачадо.

Голова стремительно исчезла, и Танкредо остался один. В таком же полном одиночестве он зачарованно следил за появлением в ризнице достопочтенного Сан Хосе Матамороса. С бутылкой вина в руке, с блестящими, словно полными слез глазами.

— Я хочу петь, — сказал падре.

Матаморос был пьян, но, казалось, летел как на крыльях — заметно оживленный, только что из душа, чисто выбритый, он обнаруживал свою нетрезвость разве что съехавшими набок очками и абсолютно бессмысленным, пустым взглядом. Падре извлек из кармана кувшинчик для вина и торжественно показал Танкредо: «Водка», падре подмигнул и добавил: «падре Альмида обеспечен, как кардинал», после чего рыгнул. Он рыгнул, когда в двадцати метрах за его спиной его ожидало столько людей. Судя по шарканью ног, вздохам и покашливаниям, паства собралась многочисленная. За одну ночь весть о поющем священнике распространилась, как пожар. «Лилии, подумал Танкредо, Лилии созвали весь белый свет».

Одна из них — опять самая маленькая — принесла ему чашку кофе. Две другие помогли Матаморосу надеть облачение, нарядив его в белоснежный и безукоризненно синий цвета. Едва проглотив кофе, Танкредо поспешил вслед за падре в церковь, где один вид алтаря заставил его страдать, как доводящие до слез угрызения совести. Но вскоре пение священника помогло ему все забыть, как забыли все Лилии и старухи из местной «Гражданской ассоциации», пока пели «Отче наш» и получали благословение — неподвижные, с бьющимися в унисон сердцами, они провожали глазами маленького падре, который уходил с таким видом, словно дал главное в своей жизни сражение. Совсем обессиливший, согнувшись чуть не пополам, Матаморос сидел, как вчера, на единственном в ризнице стуле, рядом с телефоном. «В один прекрасный день у меня лопнет сердце», сказал он и попросил у Танкредо виски, порцию виски, не более и не менее, посреди ризницы, словно находился в баре публичного дома, куда Танкредо заходил с приглашениями на благотворительные обеды. И что же? Лилии тут же принесли ему виски в высоком стакане с позвякивающими льдинками.

— Вы святой, падре! — сказали они.

На бордюре садового фонтана, в пятнистой тени ракит, под безоблачным небом, в безмятежности пятницы, этой пятницы, первой в их жизни пятницы без стряпни, погрузившись в тихие полуденные грезы, Лилии слушали, как сидящий здесь же рядом Матаморос негромко поет болеро. А вокруг, не привлекая к себе внимания, рассредоточившись, прислонясь к ракитам и забыв обо всем земном, слушали песню-притчу семь или девять старух из местной «Гражданской ассоциации» — так истолковал эту сцену Танкредо, когда неожиданно обнаружил множество зачарованных статуй, блаженно расположившихся в саду; но как эти добрые сеньоры проникли на территорию храма? через церковь, через ризницу, не спросив разрешения, как к себе домой? Дело шло к полудню, солнце уже успело нагреть стены, приближался обед для бедных семей, а Лилии даже не заглянули на кухню. Старухи-поклонницы Матамороса смотрели, как он пьет, слушали, как он поет, и забыли, или якобы забыли, что Хуан Пабло Альмида, их собственный священник, их благодетель, спит, и его пора будить. «Я должен разбудить падре», напомнил себе Танкредо, стоя в углу сада, но не двинулся с места и продолжал слушать, загипнотизированный пением не меньше, а может, и больше, чем поклонницы Сан Хосе.

— Нужно разбудить падре Альмиду, — сказала вдруг рядом Сабина, коснувшись Танкредо ледяной рукой; Сабина была одета во все серое, с серым платочком на голове.

— Нужно сказать ему, что почти полдень, — настаивала изумленная Сабина. — Обед для бедных семей, а крестный и Альмида спят.

Танкредо не ответил. От присутствия Сабины, от прикосновения ее руки он просто каменел.

— Но здесь как будто все о них забыли, — продолжала Сабина. Ее изумленный взгляд бродил по восхищенным лицам сеньор, словно не узнавая их. — Невероятно, — сказала она, — и все из-за голосистого пьянчужки. — Кровь ударила ей в лицо. — Подумать только, вчера его подлая лапа чуть меня не распалила. — Она мечтательно улыбнулась. — Это какое-то чудо наоборот. — Сабина с живым интересом разглядывала Матамороса, может быть, она тоже им восхищалась? — Скоро этому падре конец, — зачарованно проговорила она, — как празднику под утро. И с неожиданной тревогой добавила: — Похоже, здесь этого никто не понимает.