Эвелио Росеро - Благотворительные обеды

— Он в храме, — сказал Танкредо.

— В храме!

— В алтаре.

— Наверняка молится, какой чудесный святой отец!

Лилия осенила себя крестом:

— Скажите ему, что мы скоро к нему присоединимся.

Только не говорите, ради Бога, где мы и что делаем, Христом Богом прошу.

— А Альмида?

— Про Альмиду и Мачадо забудьте. Они приехали от дона Хустиниано с больными животами. Что они ели? Кто знает. Чем их кормили, чем они объелись? Никто не знает. Может, их отравили. Мы уже отнесли им настоечку из водной мяты, чтобы спали, как подобает ангелам.

Она вышла, но тут же вернулась и поправилась:

— Чтобы спали. Просто, чтобы спали, как подобает этим двоим.

Лилия не заикнулась о сеньорах из «Гражданской ассоциации». Даже не упомянула о них, как будто считала делом решенным, что Танкредо их не видел. Но что за шабаш они учинили, какие тайны свели на ночь глядя этих старух, похожих своей старостью и восторгом перед Сан Хосе и петой мессой, или все они привидения? Танкредо пожал плечами: сейчас его беспокоило другое.

Шум «фольксвагена», шаги Альмиды и дьякона должны были предупредить Сабину. Что с ней? Танкредо торопливо взял другую свечу и пошел в ризницу, а через нее — в храм; свечи Сан Хосе нигде не было видно. Может, она догорела. Голосов он тоже не слышал. Танкредо поднял руку, направляя свет как можно дальше. В алтаре никого. Сабины нет. Наверно, Сабина сдалась, — предположил он, — и легла спать в своей комнате или спряталась в другой, его собственной, комнате; а Матаморос? не было и его. Танкредо все еще надеялся обнаружить Сабину в каком-нибудь отдаленном уголке церкви, куда едва добирался свет. То, что Сабины нет, казалось ему невероятным. Неужели я хочу ее найти? спросил он себя. И вдруг ему стало безразлично, что Альмида и Мачадо вернулись, ему нужна была только Сабина и ее тело, ее тело и через него — хоть такая форма свободы.

— Сабина? — спросил он у храма. Эхо многократно, но безответно повторило его вопрос.

Он поднялся на алтарь, чтобы осмотреться внимательнее. Вставил свечу в канделябр. Под треугольником алтаря, в том самом месте, где он оставил Сабину, спал сном праведника достопочтенный Сан Хосе Матаморос. Танкредо осветил падре: рот приоткрыт, белая нитка слюны.

— Падре, — позвал он.

Рядом со священником на мраморном полу лежали очки с треснувшим стеклом и примотанной пластырем дужкой. Брюки изношены. Ботинок наполовину сполз, носок в дырах.

— Падре, — снова позвал он, но тот не просыпался.

— Пусть спит, Танкредито.

В очередной раз он покрылся мурашками от голоса Лилии. Вот и они: благостные лица склонились над падре, руки, теперь свободные от котов, лопат и грязи, пахнут мылом, молитвенно сложены и вытянуты вперед.

— Бедняжка, — сказали они. — Уснул. Смотрите, какое выбрал место. Алтарь. Где никто не потревожит.

Танкредо надел Матаморосу очки, пригладил шевелюру.

— Падре.

Падре спал.

— Пусть отдохнет, Танкредито. Сегодня вам придется лечь в ризнице. Из милосердия Божия вы должны уступить вашу кровать достопочтенному падре. Мы сами его отнесем.

Танкредо не смутило, что придется спать в ризнице. Он уже ночевал в ней не раз, когда приезжала сестра Альмиды: ему выделили подушку, одеяло и тюфяк вместо матраса, спрятав все это среди гипсовых ангелов и забросав охапкой церковных облачений. Но его смутило, что Лилии намерены сами заняться спящим Сан Хосе.

— Вам не надо, Танкредито. Вы уже достаточно помогли, — сказали они.

Танкредо уже взялся за Матамороса, просунув руки ему подмышки, и начал поднимать, когда почувствовал выше локтя костлявые, но железные пальцы Лилий. Война за тело поющего священника была короткой и немой. Лилии молча, силой заставили его опустить Матамороса на пол.

— Ну ладно, — сдался Танкредо. — Хорошо.

Лица старух блестели от пота.

— Мы сами его отнесем, — повторили они друг за другом.

И осторожно, с преувеличенной деликатностью, втроем подняли Матамороса.

— Посветите нам, — велели ему старые плутовки.

Просьба прозвучала, как приказ: ну, хоть посвети нам! шевельни хоть пальцем! Мы все сделали, так уж будь любезен, ради Христа.

На какое-то мгновение их лица показались ему безумными, незнакомыми. У одной изо рта текла слюна, как пена у бешеной собаки, оставляя на воротнике белое пятно, вторая изо всех сил таращила глаза, третья, разинув рот, сияла таким безудержным счастьем, что, казалось, вот-вот захохочет во все горло. Проходя через сад вместе с Лилиями, которые благоговейно несли Сан Хосе, Танкредо отстал — ему померещилось, что он нашел Сабину. Он думал, что это ее круглое белое лицо высунулось на мгновение из-за ракиты, но это была не Сабина, а луна, светившая в полную силу, уже свободная от туч; в небе дрожали звезды. На руках у Лилий, точно вплавь, падре пересек двор, где от котов не осталось ни тени, ни следа. Падре плыл, легкий, как перышко. Его безмятежное лицо, уткнувшееся в подол одной из юбок, ни разу не дрогнуло, не очнулось от сна. Неподвижный, как покойник, он, тем не менее, храпел и вдруг захрапел громче, раскатисто, открыто и свободно, он выводил храпом новую песню, какую-то дикую новую песню. Танкредо открыл дверь своей комнаты и, подняв канделябр к потолку, чтобы стало светлее, смотрел, как Лилии кладут Матамороса на его, Танкредо, кровать, как сноровисто раздевают падре и накрывают его одеялом.