Эвелио Росеро - Благотворительные обеды

— А этот неблагодарный кот, — спросил он для виду, поскольку его глаза, следившие за бренди, немного бегали, — его как зовут?

Лилии молчали. Наконец самая маленькая собралась с духом и ответила, взмахнув солидным куском хлеба с авокадо и креветками:

— Альмида, падре.

Две другие сурово кивнули, уверенные в себе и в том, что говорят.

— Да, падре. Его зовут Альмида. Как достопочтенного Хуана Пабло Альмиду.

У Танкредо вырвался короткий смешок. Ни падре, ни Лилии не обратили на него внимания.

— Кто бы мог подумать, — удивился падре Сан Хосе Матаморос. — Альмида — кот, который ведет себя хуже всех.

— Который больше всех нас донимает.

Танкредо снова не удержался от смеха.

— В чем дело, Танкредито? — повернулась к нему одна из Лилий. — Мы говорим что-то смешное?

Матаморос налил всем вина.

— Здесь для всех, — сказал он.

Подняв рюмку, падре произнес тост:

— За Альмиду, Не за кота. А за достопочтенного Хуана Пабло Альмиду. Этот стол — его заслуга.

Он благословил рюмки, Лилии выпили залпом и налили себе еще.

«Уже поздно, что-то они задерживаются». Танкредо думал об Альмиде и дьяконе. Девять вечера, а их все нет. Сабина под алтарем, подумал он, ждет, как сказала (или это сказал Матаморос?), когда ее отыщет Бог, так что, как только у ворот просигналит «фольксваген», нужно бежать к ней и предупредить: вылезай, Сабина, приехал Мачадо. Но, может быть, после предательства Танкредо она ушла в свою комнату и в одиночестве строит козни на завтра. От Сабины жди, чего хочешь. Она и сюда может вернуться и, взбесившись оттого, что Матаморос еще не ушел, не только оскорбить его, но и швырнуть ему в лицо какое-нибудь блюдо, бутылку, а то и электрическую плитку. Ведь это он своим назойливым присутствием разрушил ее планы, Сан Хосе Матаморос, замечательный маленький падре, осушавший бутылки одну за другой и наслаждавшийся дивным вкусом тех блюд, которые ему подсовывали Лилии.

— А тот десерт, во-он тот, как называется?

— Никак, падре, каждый называет его по-своему.

— А эти крылышки? Похожи на воробьиные.

— Почти, падре. Это крылышки молоденького цыпленка, в них косточки так прожарены, что рассыпаются во рту. Попробуйте.

— А шишки?

— Это апельсины в сахаре.

— Шкварки на рисе — просто чудо.

— Еще бы, они из поросенка!

— А вино, святые женщины, какое вино, Боже мой!

Они снова выпили, Танкредо решил присоединиться. Он еще не дотрагивался до еды, но Лилии словно забыли о нем, все их внимание сосредоточилось на падре, да еще на коте, на пропавшем коте, который вдруг, с быстротой искры в кошачьем глазу, возник и исчез, унося с собой куриный окорочок. Лилии дружно вскочили, крича:

— Вот он, я его видела, видела! Ах ты, проклятый Альмида, почему я его не схватила? Ты же была ближе всех.

Убитые горем, переговариваясь друг с другом и чуть не плача, они кружили в глубине темной кухни.

— Он стащил куриный окорочок.

— Хитрюга.

— И прямо у падре из-под носа, какой стыд.

— Не убивайтесь вы из-за кота, — сказал Матаморос. — Пусть себе попирует цыпленком.

— Как же не убиваться? Мы стали нерасторопными, — причитали они. — Потеряли сноровку. Как таким старухам ловить кота, особенно Альмиду, который хуже всех и позволяет дотронуться до себя, только когда хочешь его погладить.

— Да оставьте вы его в покое.

— Он же украл окорочок.

— Забудьте окорочок.

Запыхавшиеся Лилии вернулись к столу. Они подняли рюмки, которые Матаморос уже успел наполнить щедрой рукой.

— Альмида так и будет воровать, — говорили они, — и не с голоду, а только чтобы нам насолить, за окорочком придет очередь крылышкам, потом кролику… падре, вам бы лучше поторопиться, а то Альмида вас опередит и тогда — прощай кролик, он ведь всего один, можно сказать, украшение стола.

— Я бы предпочел, чтобы мы говорили о котах, не используя имени достопочтенного Альмиды, — голос Матамороса звучал теперь более торжественно.

— В таком состоянии, бывает, забудешься, — оправдывались Лилии.

Они облизывали губы, красные от вина.

— Как же много мы выпили, и так быстро! — удивлялись они. — Пьешь себе и пьешь, как святую воду. Надо бы назвать вора по-другому. Какое бы придумать ему имя?

— Никто, — предложил Матаморос. — Никто — самое основополагающее из всех имен.

И он впервые непринужденно рассмеялся. Лилии снова выпили.

«Лилии захмелели», подумал Танкредо, не веря своим глазам. Пока он представлял себе сидящую под алтарем Сабину, Лилии успели хорошенько набраться. Не зря они продолжали двусмысленно называть Альмидой то кота, то падре. Достопочтенный Сан Хосе, напротив, выглядел теперь очень пристойно, ободрял их и утешал, но безуспешно, потому что кот-ворюга не давал им покоя, портил их маленькое счастье, вынуждал отвлекаться и тревожно поглядывать по сторонам.