Тан Тван Энг - Сад вечерних туманов

— Нет-нет. Это тебе. Я хочу, чтоб он у тебя был.

— Спасибо.

Когда я возвращаюсь в гостиную, Фредерик бросает взгляд на фонарик. Протягивает мне виски и спрашивает:

— Как Вималя? Радует тебя?

— Она умна и прислушивается к указаниям. Югири начинает нравиться ей.

Он садится напротив меня.

— Эти твои наколки… ты их прятала все эти годы?

— Если не считать врачей… и моих нейрохирургов… никогда их никому другому не показывала.

Припоминаю выражение лица моего врача, когда он впервые увидел хоримоно — давно это было. За десятки лет я переболела разными болезнями, но все они не требовали хирургического вмешательства.

Бывают дни, когда я думаю: а не обладает ли и вправду хоримоно свойствами талисмана, как утверждал Аритомо? Если так, значит, больше я не нахожусь под его защитой.

— А твои… твои любовники? — спрашивает Фредерик. — Они что говорили, когда видели твои наколки?

— Аритомо был последним.

Он слышит все, что я оставила невысказанным. И тихо роняет:

— О, Юн Линь…

Я думаю о годах одиночества, об осторожности, которую приходилось проявлять в одежде — чтобы никто никогда не смог проникнуть в мою тайну.

— Аритомо наделил меня ими, и я совсем не хотела, чтоб кто-то другой их видел. К тому же я шла вверх по лестнице судебных чинов… одного слуха о чем-то таком хватило бы, чтобы погубить мою карьеру. — Я отодвигаюсь от него. — И, если честно, после Аритомо я так и не встретила никого, кто пробудил бы во мне интерес.

— Это из-за них ты не хочешь подвергаться лечебным процедурам? — говорит Фредерик. — Тебе придется. Ты должна.

— Какие бы процедуры я ни проходила, какие бы лекарства ни принимала, они в конечном счете меня не спасут, — отвечаю я. Перспектива оказаться запертой внутри своего же разума меня ужасает. — Я обязана устроить так, чтобы хоримоно сохранилось.

Взгляд Фредерика скользит по всем углам комнаты.

— Договаривайся с Тацуджи о его сохранении, только прошу тебя: начни лечиться! В наше время нет ничего постыдного в татуировках, — убеждает он. — Что с того, что ты судья?! Ты уже в отставке. Если люди захотят языки почесать, так и черт с ними! Отправляйся лечиться и возвращайся сюда — поправляться, жить. В Танах-Рате есть хорошая частная лечебница, где ты сможешь обосноваться. Юн Линь, есть люди, которые смогут позаботиться о тебе.

— Провести преклонные дни на слоновьем кладбище?

— Можешь жить в Доме Маджубы.

Он пробует улыбнуться, выдать то, что собирается сказать, за проходную банальность, но у него не получается.

— Я позабочусь о тебе.

— Я вернулась сюда не в надежде, что ты это предложишь, Фредерик, — говорю.

Слеза катится у него по щеке. Я протягиваю руку и тыльной стороной пальцев смахиваю ее.

— Хоримоно — лишь часть того, что произошло со мной. Это подарок Аритомо. Долг велит мне сделать все, чтобы оно уцелело.

Когда позже я выходила из Дома Маджубы, держа в руке незажженный бумажный фонарик, то услышала «Романс» из фортепианного концерта Шопена. В ту ночь, сообщит мне на следующее утро Фредерик, умерла Эмили. Она уснула и больше не проснулась, уплыв от берега на музыке, которую некогда Магнус каждый день играл ей на ночь…

А Чон ожидает меня. Дает мне коробок спичек и пучок благовонных палочек, которые я просила его купить. Как обычно, протягивает мне посох для прогулок. Поколебавшись, беру его. Если домоправителя это удивляет, если он чувствует, что его настойчивость наконец оказалась оправданной, то не показывает этого.

— Уже поздно, — говорю я ему. — Ступай домой.

Деревья на тропе в сторону Маджубы задают тон стрекоту вместе с цикадами, словно камертоны, по которым бьют раз за разом. Воздух пахнет землей, ублаженной дождем.

В Доме Маджубы служанка сообщает мне, что Фредерик все еще у себя в конторе. Обхожу дом вокруг. Останавливаюсь при виде двух статуй — Мнемозины и ее безымянной сестрицы-близнеца. Богиня Памяти совсем не изменилась, а вот лицо ее сестры, вижу я с тревогой, почти сгладилось, все черты стерлись. Наверное, причина этого — в разном качестве камня, которым воспользовался скульптор, но все равно это расстраивает меня. Держа в руке посох, осторожно ступаю вниз по выложенным сланцем ступеням к надлежаще ухоженному саду. Еще один признак возраста: этот страх упасть. Как он мне ненавистен.

Арка с невольничьим колоколом, белая как мел, тянет меня к себе. Усевшийся на ее верху скворец смотрит на меня, скособочив головку. Поднимаю взгляд на колокол, вглядываюсь в черную радужку его языка. Тело деревенеет, когда, вытянувшись, дотягиваюсь до него. Холод металла проникает через перчатки, ржавчина прилипает к кончикам пальцев, словно чешуйки высохшей кожи.