Руперт Томсон - Книга откровений

- Джульетта…

Она покачала головой и, не смотря на меня, коснулась уголка глаза тыльной стороной руки.

- Джульетта, послушай. Это не то, что кажется.

- Разве? -Нет.

Я опустил глаза. Джульетта зашмыгала носом, затем высморкалась. Вдруг я понял, что впервые вижу, как она плачет.

- Это не то, что ты думаешь, - снова сказал я.

Я повторил эти слова дважды, и хотя говорил правду, вдруг понял, что звучат они очень неубедительно, неестественно. Как-то виновато. Помнится, я сразу увидел, что они не сработали. Вся моя жизнь состояла из отчаянных и безрезультатных повторений.

Нет, гораздо хуже. Я был похож на продавца, который изо дня в день приносит на рынок одни и те же фрукты, пока они не прогниют до самой сердцевины и не останется ничего, кроме гнили.

Я наконец поднял взгляд на Джульетту.

- Ничего не изменилось, - жалким лепетом вырвалось у меня.

Но я знал, что ошибаюсь. Лед треснул, и мы провалились. Между нами пролегла пропасть, которую нелегко перешагнуть.

Конечно, я мог бы рассказать ей все. У меня была такая возможность - тогда, в три часа ночи, в парижской гостинице. На потрескивающих обоях тихо взрываются красные розы, мы лежим рядом, ее пальцы поглаживают шрам… Но она не спросила, а я не ответил, мы занимались любовью, а вокруг нас парило невысказанное…

Джульетта сказала, что принесла несколько писем из моей квартиры. Их конфисковали при входе, но потом передадут мне, Пока она говорила, к нам подошел полицейский, который стоял у двери, и объявил, что наше время истекло. Я не попросил Джульетту прийти еще. Просто опять повторил то, что уже говорил раньше, что все это не то, чем кажется. И когда она посмотрела на меня расстроенными, несчастными глазами, сказал ей, что люблю ее, а она печально кивнула, поворачиваясь к двери.

Только позже мне пришла в голову мысль о том, что полицейские могли попросить ее навестить меня, надеясь, что это прольет дополнительный свет на мою личность.

В четверг вечером, после тридцати восьми часов задержания, Снел и Питере вызвали меня в комнату для допросов. Снел, как всегда, курил. Мягким, но серьезным голосом он объявил, что мне предъявлено обвинение в нанесении оскорбления действием и попытке изнасилования. От девушки поступило заявление, и хотя потерпевшая все еще не оправилась от шока, она намерена дать ход обвинению, а в моем объяснении нет оснований для того, чтобы дело прекратить. Фактически Снел, затягиваясь сигаретой, говорил о том, что наши показания очень хорошо дополняют друг друга, как будто мы с девушкой в сговоре. Он поднял глаза к потолку, выпустил из ноздрей две шикарные струи дыма и опять повторил: «Очень хорошо дополняют». Было ясно, что мое поведение заинтриговало его.

Через час ко мне пришел государственный адвокат, которого назначили представлять мои интересы. Это был коротышка с румяным добродушным лицом, как только я увидел его, сразу понял, что у меня нет никаких шансов выиграть дело. Наедине в камере я сказал ему, что признаюсь в оскорблении действием, но не возьму на себя попытку изнасилования, поскольку нет никаких тому доказательств того. Он возразил:

- Вы пошли за ней в туалет, затащили ее в пустую кабинку, сорвали с нее одежду. Косвенных улик более чем достаточно. -Он снисходительно улыбнулся, что в данной ситуации казалось неуместным.

- Я не тронул ее, - сказал я.

- Вам помешали, - ответил адвокат. Я с удивлением посмотрел на него:

- На чьей вы стороне?

- Я говорю только то, что скажет представитель обвинения, - адвокат сложил перед собедй ладони, как будто собирался читать молитву. - Конечно же, я на вашей стороне, но вы должны мне помочь.

Однако от меня было мало пользы, и вскоре он ушел, глядя в пол и качая головой. В этот момент я был готов связаться с Полом Буталой или с Изабель и спросить их совета, но потом решил, что не стоит их беспокоить, они и так уже сделали для меня предостаточно.

На следующий день рано утром, после крепкого, как ни странно, сна, мне сообщили, что по совету общественного обвинителя меня должен допросить судья, ведущий мое дело. Меня опять привели в комнату для допросов; я уже так хорошо знал туда дорогу, что мог бы найти ее с завязанными глазами. Судья, статный мужчина с почти седыми, белыми волосами, ворвался в комнату с внезапностью штормовой волны, обрушивающейся на скалы. Он задал мне те же вопросы, что и Снел с Питерсом, хотя и более формально и отстранение. Когда через пятнадцать минут я оказался в своей камере, меня не покидало ощущение, что беседа прошла плохо. И все равно я не мог предугадать, чем все это закончится. События развивались с такой нарастающей скоростью, что казалось, были организованы. Передо мной появлялись и исчезали разные люди, на которых желательно было произвести положительное впечатление. Я едва успевал перевести дыхание - и это, сак ни странно, несмотря на долгие часы одиночества в камере. От меня требовали, чтобы я нес полную ответственность за свои действия в прошлом, а в настоящем я, кажется, потерял всякий контроль над происходящим.