Николай Никонов - Собрание сочинений в 9 т. Т. 7. Весталка

— «Тигры-ы»! «Тигры» идут!! — послышался крик, в полосе обстрела замелькали гимнастерки, каски. Люди бежали. А я крутилась на коленях в мелком, недорытом окопе, не зная, что мне делать, как быть: вскочить или оставаться тут… «Паника!» — подумала я. В это время в мой полуокоп кто-то прыгнул и тотчас вскочил, оскользнулся, больно ударил меня каблуком в плечо, поднимаясь с четверенек, матерясь, кричал: «Ку-да-а?! Назад! Мать вашу! Назад! Стоять! К оружию! Гранаты! Гранаты к бою!!»

Люди бежали. Я узнала комбата. Его голос. Высунувшись, увидела, как он с пистолетом в руке стреляет то ли вверх, то ли прямо в бегущих. Останавливались, поворачивались, кто-то вскинул на него автомат, но тут же свалился, то ли автомат не стрелял, то ли комбат не промахнулся. Паника улеглась. В это время через нас по танкам ударила тяжелая артиллерия. И сразу на пути длиннорылых машин стали подниматься гигантские взрывы. Тяжелые снаряды рвутся не так, как легкие: они глубоко и бугристо вспахивают землю. Но артиллерия била издалека, по площадям, и танки мало страдали от ее огня. Кто это сказал-написал про танки, что они ползут в бою? По-моему, они никогда не ползут, они катятся, мчатся иногда, как гончие собаки, если подходит такое сравнение. И стрелять по ним… Возле меня, справа и слева, опять бронебойщики, пэтээровцы, по двое перетаскивают свои длинные ружья. За ними тащат патронные коробки. Правее нашей обороны загрохотали пушки. Я знала, что танки может остановить, и то ненадолго, ров-траншея, вырытый саперами. На него теперь была вся надежда. Пушки справа били часто, похоже, противотанковые — такой же сухой, звонкий, лопающий звук, только гораздо громче. А танки были уже близко, я видела широкие утолщения на дулах их пушек. «Тигры» казались неуязвимыми. Только когда приблизился головной, с него прямым попаданием тяжелого снаряда сняло башню, и он взорвался, замер пылающим широким костром, остальные катились, блестя огнем, их было не меньше пятнадцати, и теперь они перенесли огонь на батареи справа. У нас перестали рваться снаряды, зато на фланге огонь заходил сплошными неопадающими взрывами. Там был ад. И пушки замолкали, стреляли все реже. Удержит ли «тигров» ров! На ров была вся надежда. Когда немцы подошли ближе, снаряды пушек, видимо, стали пробивать их броню, и длиннорылые танки начали останавливаться. Один. Второй. Третий!! Вот задымился и, дернувшись, встал еще один, а пятый вдруг подпрыгнул в черном разрыве, и, когда опала земля, я увидела танк опрокинутым — налетел на заложенный саперами фугас.

— Попал!! Попал на фугас! — закричала я. Видела, как из горящих машин черными муравьями выкидывались танкисты. «Эсэсовцы!» — почему-то подумала я, но, может быть, и вправду это были они.

Танки, должно быть обнаружив ров, стали рассредоточиваться. Но пушки справа стреляли все реже.

«А вдруг это не противотанковые? Вдруг это те, зенитные? — пришла, обожгла меня страшная внезапная мысль. — Зенитки, значит, он там! Стрельцов. Мой Стрельцов?! Алеша… Как же я? Что же я? Господи? Может, он уже убит? Ранен? Что же я?» И, уже ничего не соображая больше, я выскочила из окопа, пригибаясь, кинулась туда, где грохотал бой, бежала, падала, снова бежала и ползла. Не думала, что нарушаю долг, что бросила роту. Ведь близко. Не убьют — вернусь..

Я думала только: «Хоть бы мне успеть, успеть!» Куда и зачем, я, кажется, не осознавала вполне, не соображала. В бою многое не представляется разумным, разум приходит потом, когда кончится бой, и, думается, часто такая «неразумность» спасает, несмотря ни на что.

Длинные дула зенитных пушек, повернутые параллельно земле, непривычно низко, дергались. Пушки стреляли. Но и вокруг них ходили взрывы, летела земля. Я ползла к пушкам, чувствуя, вот сейчас, вот сейчас меня тоже рванет, накроет снарядной волной. Убьет! Убьет!! — я чувствовала это спиной, плечами, шеей, вжималась в траву, сваливалась в воронки и продолжала ползти и перебегать.

Когда добралась до крайней батареи, пушек осталось всего две, вернее, стреляла только одна, вторая не то разбита, не то выбило всю прислугу, дальше колеса, крестовины, разнесенные остатки платформ, убитые артиллеристы..

У последней стреляющей пушки суетились двое. Один заряжал, другой наводил, третий, забинтованный, как чучело, в промокшие кровью бинты, полулежал-полусидел. Пушка была прикрыта каким-то нелепым броневым щитом, но все-таки он, должно быть, спасал огневиков.

— Перевяжи! — прохрипел раненый, увидев меня. — Сестру убило… Нашу! Вон она!